Та сторона картины
(7 декабря 2003)
Романтику из головы вышибает очень быстро, особенно на войне. Еще до первого выстрела, до первой разорвавшейся гранаты, до первого разодранного на части трупа. Наверное, это происходит в тот момент, когда в лицо пахнет первый порыв ветра пропитанного безнадежностью. Не запахом пороха, не дымом, а именно безнадежностью. Это дыхание может прийти откуда угодно, но это действительно как порыв, который один раз накатив раз и навсегда пропитывает одежду, волосы, саму плоть щемящей тоской, и мыслью о том, что возврата не будет. Никогда. Так должен был чувствовать себя Сатана, когда за его плечами навсегда хлопнули двери рая, и началось бесконечное падение в бездну. То, что проникает в тебя вместе с этим ядовитым дыханием остается с тобой навсегда. ОНО никуда и никогда не уйдет, а пересохшая пыль и грязь только укроют ЭТО собой, облекут в плоть. Но пока отравленное дуновение войны еще не коснулось тебя, у тебя есть еще шанс. На самом деле его конечно нет – война не из тех кто дает отыграть назад, но ты еще можешь насладиться последними остатками прошлой жизни, которая вот-вот уйдет навсегда. Самое мерзкое то, что в тот момент, когда Война впервые прикоснется к тебе своим легким, почти незаметным прикосновением ты даже радуешься этому. Весь мир вокруг внезапно перестает казаться нарисованным на декорациях, обретает простоту и понятность. Это значит, что на тебе поставлен знак. Невидимый знак, который навсегда останется с тобой. Щелкают, словно затвор, закрываясь врата райских кущ, и дороги назад нет. А ты чувствуешь облегчение. Это одно из самых обманчивых и предательских чувств в мире. Еще вчера все вокруг было нереальным, ненастоящим, а сегодня ты оглядываешься по сторонам и ты уже часть окружающего мира. Ты словно входишь в какую-то проклятую картину. Для тебя мир реален, но на самом деле это ты становишься мазками краски на холсте безумного художника. И любой кто взглянет на эту картину будет поражен, шокирован, напуган. Трудно сказать, что так пугает в тех, на ком Война поставила свой знак. Больше всего, наверное, улыбки. Лицо должно улыбаться все – и глаза, и губы, должны смеяться ямочки на щеках, улыбка должна играть в разлете бровей, и во взмахе ресниц. Те, на ком стоит знак, улыбаются не так. Глаза остаются погасшими, тусклыми, даже когда они смеются. В этих глазах нет жизни, нет теплоты – это глаза снайпера. Холодные и колючие. А под этими мертвыми дырами в пустоту, словно наклеенная улыбка. Это даже не улыбка, а скорее оскал – углы рта только чуть приподнимаются, а верхняя губа ползет вверх обнажая зубы. Эта улыбка тоже никуда и никогда не исчезнет. Может быть кто-то из тех на ком когда-то был поставлен знак и может улыбнуться широко и открыто, а глаза при этом лучатся теплом и светом, но эта улыбка – улыбка мертвеца – все равно где-то там, где-то рядом. Она совсем-совсем близко, и стоит чуть-чуть содрать верхний слой и она вернется, превращая лицо в трупный оскал.
Но когда ты просыпаешься с утра, и на тебе как клеймо горит этот невидимый огненный знак, поставленный войной, ты чувствуешь облегчение. Те улыбки, которые еще вчера казались неестественными, наклеенными, внезапно обретают искренность и теплоту, и у тебя в голове крутится только одно – как можно было не заметить этого раньше? Тебе хочется верить, что наконец-то все хорошо, что здесь те же люди, тот же смех, все те же радости какие окружали тебя всю прошедшую жизнь. И солнечный свет, теплый и ласковый, нежно оглаживает кожу. Ты можешь смеяться, можешь радоваться. Ты можешь все. Только с этого самого момента ты становишься еще одной фигуркой на батальном полотне, и любому, кто посмотрит на эту картину будет странно видеть твою улыбку посреди поля боя. Двум мирам никогда не сойтись до конца. Те, кто на картину смотрит, никогда не поймут тех, кто на ней изображен. Те, кто нарисован никогда не поймут тех, кто со страхом, неуверенно заглядывает сквозь картину в чуждый и страшный им мир.
А зачем? Сколько раз задаешь этот вопрос, столько раз натыкаешься на непонимание. На растерянность. Иногда на злобу. А иногда тебе действительно стараются ответить, но двум мирам никогда не сойтись до конца. как могут понять друг друга двое, если у одного за спиной стоит Жизнь, а у другого Смерть? Они одинаковые, просто разные фигуры стоят у них за плечами, они помечены разными знаками. Так зачем? Ответа на этот вопрос нет. Точнее есть слишком много ответов. Да это, наверное, не очень-то и важно – зачем. Гораздо важнее другое – а что дальше?
Война прямо взглянула ей в лицо, улыбнулась градом пуль, дохнула сухой пылью, и накрыла с головой. Полевой лазарет пропитался тысячей различных запахов, смешавшихся в один – запах смерти. Вонь от грязных ран, смрад почерневших бинтов, и накатывающий волнами горький запах пороховой гари. Она смотрела на свои руки. Замерла словно в трансе, и смотрела, смотрела, смотрела. Вокруг кипел бой, автоматные очереди сливались в бесконечный, хриплый кашель, земля под ногами ходила ходуном, а она стояла на коленях, и смотрела на свои руки. Они были перемазаны кровью. Не своей – чужой. Кровь была почти черной, на ладони налип песок, и маленькие зернышки тоже почернели, набухли, словно мерзкие сгустки. По среднему пальцу поползла капля, неправдоподобно яркая в лучах солнца, пробивающегося сквозь маскировочную сеть, раскинутую над головой. Рубиновая масляная капля. Блестящая дорожка тянулась от подушечки пальца вниз, к ладони. Она не знала почему руки у нее перепачканы кровью, она просто смотрела на них. Откуда-то изнутри поднималась горячая волна, горло несколько раз судорожно дернулось. “Меня сейчас вырвет. Меня вырвет, о господи, обязательно вырвет.”
Мир внезапно взорвался. Разлетелся на миллион осколков. Она вскрикнула, живот скрутило жгутом. Вскрикнула еще раз.
- Очнись!! Очнись, мать твою! – врач, закативший ей пощечину, встряхнул ее за плечи, - Ну!
Его лицо было близко-близко. Перекошенное, чужое. Страшное. Она быстро-быстро закивала, сжалась, словно пыталась вырваться из давящих, раскаленных пальцев. Совсем рядом что-то взорвалось, и сеть над головой заходила ходуном, вниз дождем посыпался песок. Пыль заскрипела на зубах, забила глотки и ноздри.
- Прижимай!
Она снова часто закивала, подалась туда, куда он толкнул ее, лишь бы избавиться от этих рук на плечах, лишь бы не видеть этих глаз – двух дыр в космическую пустоту. Перед ней лежал раненый с развороченной грудью. Его лицо было покрыто коркой запекшейся крови перемешанной с пылью, на губах вздувались кровавые пузыри. В звенящей пустоте головы молнией пронеслось - “Легкое, это наверняка легкое. Ему прострелили легкое, и теперь там сидит несколько кусков свинца” Она сунула руки в горячее месиво в которое пули превратили человеческую плоть. Рана была горячей. Раненый сдавлено захрипел, судорожно дернулся, по подбородку потекло. Его глаза широко распахнулись, невидяще уставились вверх, закрылись и снова открылись. В уши ввинчивался тонкий, буравящий визг. Только когда сведенное судорогой тело под ее руками внезапно расслабилось, она поняла, что это ее собственный визг. Сознание медленно отдалялось от тела, все вокруг стало нереальным. Окружающий мир превратился в череду картинок, на которые смотришь со стороны, звуки утратили четкость, смазались. Снизу живота снова поднялась волна жара, рот наполнился горькой слюной. Этот горький вкус смешался с песком, скрипящим на зубах, с мерзким теплом разверстой раны, с запахом крови толчками пробивающейся сквозь плотно сжатые пальцы. Врач что-то говорил – слова проходили мимо сознания не оставляя в голове ничего, кроме забитой сухой, колючей пылью пустоты.
- Умничкадерживоттактольконепадайдержидержи – слова ввинчивались в мозг, отдавались приступами тошноты, короткими мерзкими судорогами.
Он оттеснил ее плечом, и склонился над раненым. Она завалилась назад, все так же держа руки вытянутыми перед собой – с пальцев текло. Это стало последней каплей, ее вывернуло наизнанку. Казалось, что спазм никогда не кончится, струйки пота, жгучего как рассол, сбегали по щекам, смешиваясь со слезами. как ни странно спазм помог, мир стал четче, каждая пылинка, каждый луч солнца обрели небывалую четкость.”Когда же это кончится? Хватит! Я так больше не могу!! Хватит!!!” Земля в очередной раз заходила ходуном, кто-то закричал. Словно в полусне, как и была, на четвереньках, она поползла к выходу. Лаковая пленка крови на руках покрылась песком, так же как шарик мороженого покрывается шоколадной крошкой – она где-то видела такое, только не могла вспомнить где. Не здесь. Где-то в каком-то невероятно далеком далеке.
Солнце внезапно обрушилось на нее, придавило невообразимо огромным грузом. Поток безжалостного света падал с небес миллионом жгучих стрел и обращался ломкой коркой, которая облепила все тело. Воздух внезапно куда-то исчез, легкие уподобились окружающей пустыне, ей показалось, что она вдыхает густую смесь из сухого жара и пыли. А вокруг была война. Там, в прошлой жизни, можно было идти по лесу и наслаждаться тишиной. Там тишина состояла из шелеста листьев, шуршания травы, и голосов птиц. Теперь вокруг тоже стояла тишина, только состояла она совсем из других звуков – автоматных очередей, взрывов, мата, и криков боли. Дальше был провал, словно кто-то вырезал целый кусок. Она стояла там, где не должна была стоять, и стреляла из непонятно откуда взявшегося автомата. Автомат почему-то стоял на стрельбе одиночными, но как его переключить на очередь она не помнила. Она просто нажимала на курок, и автомат вздрагивал в ее руках. При каждом выстреле закладывало левое ухо. Отстраненно промелькнуло “Почему автомат прижат к правому плечу, а закладывает левое ухо?”, но эта мысль не задержалась надолго. Она мало что видела вокруг, она просто раз за разом жала на курок. Слипшиеся от пота волосы падали на глаза, но это было неважно. Наверное, она кричала, сама не слыша своего крика, из всех чувств осталось только чувство бьющегося в руках автомата. Когда в рожке кончились патроны она не сразу поняла, что произошло. Просто трепещущее живое существо в ее руках перестало отзываться на судорожные нажатия пальцев. Сдавленно зарыдав она сползла по твердокаменной стене траншеи и попыталась вытащить опустевший магазин. Это удалось не с первой попытки, но наконец он оказался у нее в руке. Только теперь она поняла, что другого рожка у нее нет, и по щекам, чертя дорожки в пыльной маске, потекли слезы. Рыдания, больше похожие на вой, снова вырвались сквозь сжатые зубы. В руке раненой птицей трепыхалась боль - она обожгла ее о раскаленный ствол автомата, когда вынимала рожок.
- Хватит! Хватит!!
Она закричала в голос. Отчаянно, надрывно.
Ее кто-то прижал к земле, придавил всем телом не давая бросится бежать. Она билась и кричала, забыв кто она и где она. Рассудок отказывался воспринимать все окружающее, он ускользал, спасаясь от полного разрушения. А вокруг стояла страшная тишина. Тишина войны.
С неба падают редкие снежинки. Самое начало декабря, но погода стоит мягкая, спокойная. По парку идет молодая красивая женщина, а перед ней забавно вышагивает очень серьезный малыш. Женщина не боится, что он поскользнется, потому что в такое утро не может случиться ничего плохого. Малыш поскальзывается и садится на попку, переворачивается на живот и встает. Серьезного выражения как небывало – он смеется. Мама опускается перед ним, отряхивает штанишки от снега. Малыш улыбается от уха до уха, и его мама улыбается ему в ответ. Улыбка полна тепла, в глазах смех. Ребенок не хочет дожидаться когда она отряхнет весь снег, он поворачивается и со смехом бежит по дорожке. Молодая женщина смотрит ему в след, и кажется, что от ее улыбки вокруг становится светлее.
