Этот форум - третий, на котором публикуюсь, так что уже ничто не страшно, а любую критику принимал всегда - ведь если подумать, то по-другому никак... Заодно проверю-таки этот форум. Но техника тут, прямо скажу... хотя нет, не буду.

З.Ы. ранее выкладывались на http://www.silenthill.ru/ в разделе "Литературный Сайлент Хилл", который, к сожалению, не пышет жизнью.

Сквозь пальцы

У вас никогда не было ощущения, будто время утекает сквозь пальцы? Вы пытаетесь поймать его, даже чувствуете, что оно уже почти у вас в руках… смыкаете пальцы… Но наглая и неостановимая субстанция умудряется ускользнуть. Наверное, одно из самых мерзких ощущений.
Потому что на твоих глазах утекает вся твоя жизнь, а ты ничего не можешь поделать. Процесс необратим, и, как не старайся, он только набирает обороты. Отчаяние, паника, страх перед смертью буквально сводят с ума… будто открываешь рот, чтобы наполнить легкие воздухом, и вдруг понимаешь, что у тебя перерезано горло…
Но это еще не самое страшное. С этим даже как-то можно ужиться. Но постепенно оно все же захватит тебя, измотает и переломит, как сухую осеннюю ветку. Больше всего это похоже на рак, который подло молчит, прежде чем напасть, а после, когда исход уже неизбежен, начинает терзать изнутри, делая ставки, что же сдаст раньше: пораженный орган или душа?
Но, как я уже сказал, не это самое страшное. Навязчивая идея прогрессирует к следующей стадии – от страха к размышлениям на тему: «для чего я?»
Действительно, для чего есть жизнь?
И почему она так мимолетна в этом бесконечно-неостановимом вихре времени?
В детстве все не так. В детстве важна каждая минута - потому что интересна. Все время открываешь что-то новое… но это новое быстро заканчивается. Постепенно ты осознаешь, что все одно и то же… или тебе просто надоедает открывать и осознавать.
как бы то ни было, вот уже пролетела школа. Через пару дней выпускной, а ты, кажется, только-только начал любить своих одноклассников. Твое главное желание – не вообще, а именно в этот момент – попасть снова, с теми же людьми, в 10-ый класс.
Но время снова вырывает еще два листа календаря и проносит прямо перед тобой, даже не показав числа. Ночь. Выпускной. Все вроде уже отмели грусть из своих глаз и сердец, и только ты стоишь и смотришь в небо – бесконечно-звездное, бесконечно-красивое и бесконечно недостижимое. Ты понимаешь, что для звезд времени не существует… и понимаешь, что ты – не звезда. Ты закрываешь глаза
и просыпаешься в месте под названием взрослая жизнь. Понимаешь: пора искать в этой жизни смысл. Кто-то ищет его в карьере, зарабатывает деньги, тратя здоровье, чтобы потом вернуть здоровье, тратя деньги. Повезет, если что-то останется.
Кто-то живет в свое удовольствие, которое когда-нибудь просто может потерять смысл.
Кто-то ищет любви. Кто-то даже находит.
Человек, а ты нашел свою любовь?
Оглянись!
Ты уверен?
Так или иначе, уже приходит время, когда все это никому не нужно. Тем, что ты успел в этой жизни поймать, пользуются, но уже не ты. Пусть ты среди людей, ты же чувствуешь, что постепенно предаешься забвению…
Нет?
Да не обманывай себя…
Ты сидишь в кресле, которое заменило тебе ноги, и смотришь в окно. Что там?
Там осень. Ветер подхватывает еще не до конца пожелтевший нервный листок, несколько мгновений кружит им в воздухе, будто пытается что-то показать тебе, и уносит его с глаз долой. Тебе кажется, что ты понял…
Но все же, для чего был тот листок на этом свете? В увядающей желтизне будто кричал тот зеленый, молодой и красивый  вестник весны. Не только из страха. Он трубил, воспевал то время, когда был свежим и полным сил. Воспевал встречи юных сердец под деревом в парке, частью которого он когда-то был, цветы, пчел, бабочек… как, чудом пробившись из умирающей почки, он вырос здоровым… И именно теперь это имело значение.
Ты смотришь на свои одряхлевшие, скованные артритом пальцы, и, наконец, понимаешь, сколько времени им удалось удержать. Теперь в том же окне ты видишь милые и наивные школьные годы, со всеми их веселыми (иногда грустными) приключениями. Выпускной вечер, когда лучший на земле друг подошел к тебе, и звезды будто стали ближе. Безбашенное студенчество…
…и ту встречу в парке, в мае, когда теплый ветер торжественно сдувал лепестки сирени, заполняя их ароматом два одиноких сердца, слившихся потом воедино… как все изменилось, когда ваши взгляды и судьбы встретились под тем огромным тополем, спасением от зноя в тот жаркий май…
Время – это ветер, дующий непрерывно, но иногда крутящий тебя в воздухе, как тот листок. Только теперь ты понимаешь это. Была ли любовь?
Да!
ДА!!!
Даже сейчас твое сердце переполнено. Старое, больное… Но впервые за долгие годы такое большое сердце…
Ты знаешь: жизнь нужна, чтобы ее чувствовать, жить ею…
Ты знаешь: время – это ветер…
И ты встаешь, идешь к окну и открываешь его, ощущая, как мощный, осенний, но такой приятный ветер бьет тебе в лицо…
Любовь была, но несколько лет назад ушла куда-то…
Но еще будет…
Ты сам даешь своему сердцу покой. Уставшее от вечной работы, оно замирает, и время для него останавливается навсегда…
Теперь ты знаешь, что все это не зря. Ты, читатель. Пока еще просто читатель…

Дождь, потерявшийся с осени

В тот день, обычно начинавшийся день поздней весны, готовящейся разгореться жаром лета, все небо было закопано под застилающими его темнеющее-серыми тучами. Он не знал, как давно эти тучи заселили небо – когда он проснулся и, не вставая с кровати, посмотрел в окно, неба за ним уже не было. Но эти тучи рождали в нем необъяснимое чувство беспокойства и всепоглощающих уныния и тоски, которых, казалось, хватило бы на весь мир.
За окном мельтешили люди, машины, автобусы… Но в этой густеющей серости все их заботы казались такими бессмысленными… надуманными. Недолговечными. Например, он знал, что того, с деловым портфелем, в очках и шляпе, мерзнущего на остановке, сегодня выгонят с работы – скажут: «из-за возраста». Зачем правдоподобные оправдания тем, у кого власть? А тот важный тип в дорогой машине, навсегда в ней и останется – ветром свалит столб с проводами, который обрушится ему на голову и изжарит заживо, пропустив через тело немыслимое напряжение, ищущее выхода… всего за доли секунды до взрыва… но запахи кипящей плоти и плавящегося металла прибьет к земле нарастающий холодный ливень… Неприглядное выйдет зрелище. Вот над этим он власть не имел. А тот, что сейчас вышел из дома, завернувшись в старый, переживший не один десяток лет и дождей, плащ, имел власть над собственной жизнью… но не умел им пользоваться и не собирался уметь. Переведя последние деньги в жидкое сорокоградусное агрегатное состояние, которое также кончится, он пошлет всех и все к черту и закончит ее между люстрой и полом, на веревке и над опрокинутой табуреткой. Не зная, что тем самым посылает к черту сам себя. Право собственной жизни он доверил алкоголю, как другу. С мыслями он давно не дружил. Или… Да каждый там, за окном, был черно-белым по-своему. Вся жизнь становится черно-белой, когда дни отличаются друг от друга только названием и числом. И, как правило, степенью поршивости.
Он подошел к столу и включил лампу. Посмотрел на свои руки, на стены и столик… как подло ворует краски эта холодная серость! Он чувствовал себя героем черно-белого фильма – или собственных мыслей и воспоминаний, наполовину уже стертых из памяти и обесцветившихся от старости.
Ведь когда-то, теперь, казалось, вечность назад, все было цветным, и за окном светило солнце – настоящее, жизнерадостно желтое. А шедшие порой дожди имели свои краски – печальные, по-разному печальные. Иногда – как материнские слезы, иногда – холодные, несущие какую-то утрату… Порой – цвета разрываемого сердца… А когда-то, правда очень редко – счастливыми, как легкий слепой дождик. Но главное, что эти дожди всегда кончались радугой. Рано ли, поздно – но всегда.
Но теперь радуги не было видно, и ничто не упоминало о ней. Когда твои книги посылает к черту сначала каждый покупатель, а потом и издатель и чувствуешь себя ничтожеством, бездарностью, а тебя даже некому просто подбодрить, больше некому… ведь ее больше нет… Та, которая была для тебя всем, ушла навсегда, и с тех пор жизнь твоя превратилась в скудное существование, ленивое переползание изо дня в день… С тех пор для тебя и идет этот дождь, вместе с каждой каплей сбрасывающий с неба частичку тебя, отстукивающий по крыше твой реквием…
Какой этот дождь холодный… неуютно-ноябрьский дождь… И стоишь, трясешься, стучишь зубами и бессмысленно ищешь глазами чего-то… наверное, того, кто способен добавить немного цвета в этот холодный, черно-белый, потерявшийся с осени дождь…
Пора с этим кончать.
Он взял листок, серый клочок бумаги, на котором черной гелиевой ручкой написал все это… давно, уже не вспомнить, когда. Смятый бумажный шарик полетел прямиком в камин, на пару секунд озарив его пока еще бледной красной вспышкой.
И теперь он сделает то, что так хорошо умеет каждый писатель – возьмет чистый лист и словами нарисует на нем свое новое солнце, чтобы затем дать себе право найти его в жизни. Того, кто способен добавить немного цвета в этот холодный, черно-белый, потерявшийся с осени дождь… И так может каждый, будь то писатель или не писатель. Просто каждый стадает по-своему, душа каждого терзается в его собственном мире. И каждый по-своему может найти выход.

Круги на воде

Лиза стояла на берегу и смотрела в безупречную гладь озера – то ли спящего, то ли притаившегося. Это утро было каким-то необычным, выделялось из этой бесконечной череды серых дней. Выделялось оно чем-то пока еще непонятным, неосязаемым, эфемерным, но совершенно точно, как это озеро выделялось среди всех других.
[center]Толука…[/center]
Древнее мистическое название сохраняло его покой многие века… время не трогало это озеро, а туманом пролетало над ним.
Парк у Толуки, будто в благоговейном страхе, всегда поддерживал осязаемую тишину, лишь изредка шурша листвой древних деревьев, да осыпая ими по осени этот маленький кусочек рая. Иногда печальный, иногда заботливый и любящий – в разное время дня и года озеро красуется по-разному… Но было что-то еще. Оно будто умеет понять, залезть в душу и прочитать самое сокровенное.
Лиза уже решила для себя, что проведет здесь столько, сколько захочет – в день, который все изменит, ей никуда не надо было идти. Теперь она уютно устроилась на скамейке напротив смотровой площадки и постепенно засыпала под убаюкивающую игру тумана и размеренный, едва слышный легкий ветерок собственного дыхания.
Ее разбудили быстрый топот и звонкий детский смех, эхом разносящиеся и наполняющие пустынный парк. Уже смеркалось – неужели она так долго проспала? Тело, привыкшее ко сну, не сразу подчинилось приказу «встать», и разуму пришлось послать его еще раз. Этот девчачий смех будто звал ее, именно ее, и она решила найти его обладательницу. К тому же, уже стемнело, и маленькой девочке (наверно, лет восьми-девяти) стоило бы быть дома, подкрепила она абсурдную мысль более разумной.
Лиза любила этот парк, любила и знала каждый квадратный его сантиметр, поэтому довольно быстро поняла, что девочка в беседке. Наверно, заигралась с куклами и забыла про время. «Счастливые часов не наблюдают», - пословица, похоже, не врала, вот только Лизе редко доводилось убеждаться в этом. Что ж, на счастье надо еще накопить, а пока – работа. Она еще молода и твердо знает, что все успеет (и, конечно же, знает, что с ее внешностью это будет несложно, да и доктора каждый день так радушно приветствуют какую-то молоденькую медсестру не из простой вежливости).
Девушка подошла к беседке, и ее философствования о счастье улетели на второй план, чтобы вскоре и вовсе забыться, как любые непрактичные мысли практичного человека. Девочка действительно была в беседке, уткнувшись лицом и руками в один из столбиков, и громко считала вслух.
- И что такая маленькая девочка, как ты, делает здесь одна так поздно? – Лиза попыталась сделать укорительный тон, но получилось неважно. Видимо, он появляется вместе с детьми и материнским молоком.
- Играет в прятки с Сэмом, - сказала девочка, надеясь, что игра не прервется этим глупым разговором. - Прятки – это весело!
- С Сэмом?
- Ну да, мэм, - неожиданно послышался голос сзади. Только голова Сэма торчала из-за живой изгороди.
- Вам не кажется, что уже поздно? Темнота уже. Ваши мамы, наверное, жутко волнуются…
- Вообще-то, мэм, сейчас еще четырех нету, - и мальчик, довольный тем, что он прав, показал Лизе часы, на которых и впрямь было 3:57 PM…
- Кто знает, возможно, это тьма вашей души? – выражение лица девочки никак не согласовалось с тем, что она говорила. – А мамы наши едва ли волнуются… Каждая фраза била по оторопевшей Лизе сильнее предыдущих.
- Ведь они не волновались, даже когда нас убивали! Что такого, если мы на ночь не придем домой?
- И ты тоже не строй из себя заботливую мамочку!
Лиза была в шоке. Язык, казалось, примерз, а в горле появился огромный ком, начинавший душить. Тело будто залили цементом, и она ничем не могла пошевелить… Только глаза еще подчинялись, но лучше бы они ничего не видели. Потому что все вокруг стремительно стало меняться, обливаясь красками черной крови и гниющей плоти. С неба исчезли звезды, одна только красная луна давала свет. Деревья изменились – листва посыпалась вниз, издавая хлюпающие звуки, будто падало желе
[center]как плацента[/center]
, а сами растения приобрели более резкие, костлявые очертания. Но самым ужасным было то, как изменились дети.
Дети преобразовались в высыхающие человеческие эмбрионы с поломанными зачатками косточек позвоночника. Это выглядело странно, если этот термин допустим к происходящему, каждый эпизод, секунда которого были апофеозом странности и сюрреализма. Не мгновенно, а будто кто-то стремительно отмотал назад их жизнь – от восьми лет до состояния зародыша, которая им так и не была дана. Кровоподтеки и синяки бороздили маленькие жалостливые тельца. Ручка мальчика, Сэма (теперь уже было непонятно, какой у кого пол – Лиза просто помнила, где кто находился пару мгновений назад) болталась на кусочке полупрозрачной кожи, у девочки была смята голова, отчего левый глаз размешивался по лицу. Они походили на размешанную яичницу – только эта ассоциация возникла у Лизы в голове. Она заплакала.
- Но дело в том, что ты, ТЫ, СУКА, приводила приговор в исполнение! ТЫ, НАИВНАЯ ШЛЮШКА, ПОЗВОЛЯЛА НАМ УМЕРЕТЬ! – этот ротик, зачаток, пока еще просто щель, неровно и отвратительно шевелился, выплевывая приговор ей.
- Ты плачешь? Отчего? Отчего же ты не плакала раньше, не давая нам увидеть жизнь? Это мы должны плакать… но как плакать из недоразвитых глаз?
Лиза уже не могла остановиться. Слезы залили все ее лицо, она захлебывалась в собственных рыданиях. Потому что она вспоминала, только видя все в новых тонах – таких, какие принял парк.
- Мы, а не ты должны наслаждаться озером, парком, смеяться и плакать… - но их слова были все дальше и дальше, сливались и превращались в монотонный гул. Она вспоминала, как узнала, что в их клинике проводятся аборты, запрещенные в их штате, как хотела сообщить об этом… вспомнила разговор с главврачом, как тот говорил, что молодые мамаши и их богатые родители не скупятся, чтобы они, профессиональные доктора, этот закон нарушили… свою первую пачку денег и угрызения совести… вспомнила, как они прошли, когда преступление стало рутинным делом. Она думала, что если бы вернулась к самому началу, отказалась бы… но неужели тогда она не знала, как это плохо?
Лиза очнулась на скамейке, на которой уснула, уже глубокой ночью дрожа от страха. Левый глаз дергался. Взгляд выражал наступающее безумие. Потому что она знала, что это не сон.
Она вдруг поняла, что находится под водой, что озеро поднялось минимум метров на пять. И почувствовала себя слишком тяжелой, чтобы плыть вверх. Дно покрывали сотни, тысячи таких же детей, что она видела за десять минут до этого. А поверхность удалялась, превращаясь в узкую щель света, до которой ей уже никогда не добраться.
Еще минуту со дна поднимались пузырьки, колышущие полотно озера. Когда круги на воде исчезли, от амбициозной недавно девушки не осталось в этом мире ничего. Так завершилась еще одна судьба еще одного жителя Сайлент Хилла – эта девушка была не первой из тех, кто утопился в озере Толука. И далеко не последней...