Было это в горной стране Эрвате, в мире, далеком от нашего. Эрват  похож на горы скоттов. Или на Кавказ. Какая разница? Чем скотты так уж от кавказцев отличаются? Те и другие – горцы. Нравом похожи. Ну, имена разные.     Ну, одни смуглые и брунеты, а другие – белокожие и рыжие. Одни носят короткие мечи и зовут их «кинжалы», а другие – длинные, и называют «клеймор». На   одних мохнатая бурка, на других – шерстяная юбка в красно-сине-зеленую  клетку. «Килт» зовется.
      Шотландцы, они же скотты, вообще-то, очень не любят, когда  «килт» зовут «юбка». Ну и на
здоровье. «Килт» так «килт», нам-то что? Хотя,
если честно, юбка она юбка и есть. как  ни назови. Кстати, знаете, как появились килты?
В Средние Века враги захватывали города. Убивали всех мужчин и насиловали всех женщин. Тогда-то гордые, но жизнелюбивые шотландцы и начали носить килты!

   

         Да, вот за эту историю меня какой-нибудь шотландец точно бы убил. Вы не подумайте, я против шотландцев ничего не имею. Я хачей не люблю. Ну, кавказцы которые, если кто еще не знает. Ничего-о-о, столкнетесь еще, узнаете. И тоже станете не любить. как все русские. А если не все, то почти все…А против шотландцев, повторю, я ничего не имею. Они ж далеко. Пускай против них англичане имеют. Их соседи.
Они и имеют, кстати. Не шотландцев имеют, а против них. Такое уж у горцев свойство – соседи их не любят. Есть за что, наверное…
      А чего я вообще за шотландцев взялся?  Да так, повеселить вас слегка хотел. До начала истории.
Потому как сама история ни фига не веселая. Но я отвлекся. Продолжим.
      В  Эрвате,  в замке Анвур, давал пир князь Воллес.  На стенах главной залы  горели факелы, а в серебряных пятисвечниках на столах – высокие белые свечи. Гости за длинными столами чокались золотыми кубками. Орали здравницы. Кто был пьян, орал просто так. Без здравниц. Кто совсем пьян – спал лицом в лужах вина на столе. А кто совсем-совсем пьян – дрых на соломе под столом. Там же грызлись за кости собаки. Визжали от пинков тяжелыми башмаками. И вымещали злость на самых невезучих из совсем-совсем пьяных. На них отливая.  Собаки были не совсем дуры. И давно уразумели – на валяющихся под столом отливай сколько хочешь. Не рискуя при том получить пинка, а то и ножа в ребра. как если отлить на сапоги сидящих за тем же  столом…
    С возвышения довольно глядел на все это безобразие князь. Воллес сидел на троне и перебирал колечки черно-синей курчавой бороды унизанными перстнями пальцами. Самоцветы перстней посверкивали багряно-зелено-синими искрами. Одежда князя была белой, а диадема на черных волнистых волосах –
серебряной.
    Из-за возвышения вышел певец. Поставил ногу на нижнюю из семи ступеней белого камня.
Ударил пальцами по струнам лиры. И запел.
     Стихал шум. Крики, звон кубков
и хруст костей стали тише. Вовсе исчезли. Даже псы не скулили. Только потрескивало пламя свечей, звенели струны…И лилась песня.
     О чем была она? Стоит ли об этом…Песни надо слушать, а не читать. Да еще – чтобы пели их вместе с музыкой. Да еще – чтоб тот, кто умеет Петь.
     Певец по имени Алев  умел.
     Еще не все крики затихли и псы скулили, а князь Воллес сказал:
     - Ты чудесно поешь, гость-певец! Жалую тебе
шитый золотом плащ! Свой плащ!
     Певец поклонился и продолжил петь. Затихли и самые пьяные псы, нализавшиеся вина ( некоторых гости потихоньку зарезали прямо под столом. Чтобы петь не мешали. И слушать.) Воллес сказал:
    - Ты велик, певец! Отдаю тебе старинную свою диадему! – князь коснулся кончиками пальцев древнего резного серебряного обруча в  волосах.
    Алев улыбнулся и пел дальше. Песня сияла, как его глаза. И стала еще лучше. Что поделать! Певец живет в волшебном мире песен – но и в нашем тоже. И тоже любит красивые и дорогие вещи.
    - Эх! Пусть никто не скажет, что Воллес скуп, что разбойник, и лишь блеск золота в погребах радует его! – воскликнул князь, осушив кубок, когда отзвенели струны на последнем припеве, - Не жаль мне для тебя своего Ворона!
     Ворон был конь. Не просто конь – конь-воин.
Такой не убежит от крови, боли, запаха смерти, не сбросит седока в гуще боя, визжа от ужаса – лишь бы побыстрей ускакать подальше. Нет, Ворон дрался сам – и стоил в бою трех седоков, как Воллес. Не раз спасал он жизнь князю. Подарок был царский. 
     Пир продолжился, все напились снова. Певец пил умеренно. Наутро он пришел в залу, где неслышные слуги наводили порядок. И напомнил князю об обещанном накануне. Похмельный Воллес хмуро ответил:
   - Какая диадема? Какой конь? Спятил, что ли? Ты меня порадовал вчера игрой и песней, я тебя – обещаниями. Что наутро осталось от твоей песни – то и от моих даров…О-ох, - князь скривился, схватил широкую плоскую чашу. Погрузил в нее бороду. Забулькал черно-красным вином с белыми комочками воска. Отнял чашу от губ, фыркнул, утерся. Откинулся на спинку трона и прикрыл глаза.
    - Иди отсюда,- вяло сказал он певцу.
    - Я пел, - сказал певец, - Я играл! Это – работа. А ты только молол языком. К тому же лгал. Ты что, князь Воллес, болтун и лжец?
    Воллес не пошевелился. Но полуприкрытые глаза по-волчьи блеснули из-под опухших век.
    - Думай, что говоришь! – дернул Алева за руку кто-то из гостей, - И не говори так больше! Он – князь! Воллес! С ним так не шутят.
    - Что ж! – ответил Алев, - Здесь – не скажу.
    - И нигде не говори, - посоветовал гость, косясь на князя. Сильной рукой он подталкивал Алева к выходу, - Иди, иди…
    - Да, я – уйду! – сказал громко Алев  и тряхнул каштановыми кудрями. На молодом лице звездами горели гневные темные глаза. И огни в них были золотыми, - И я не скажу этих слов больше. Не здесь, и ни где--либо. Но я их спою!
Верь мне, князь – песня будет не хуже той, что я пел тебе! Я спою ее во всех встречных замках. Я буду петь за миску похлебки и ночлег на охапке соломы – хоть это и не в моем обычае. Такова моя честь тебе, князь Воллес! Так я плачу за то, как ты отнесся ко мне! Ты решил, что певец – все равно, что серв, которого можно унизить безнаказанно? Ты ошибся, князь. Я докажу тебе это. Все узнают, кто ты есть, князь Воллес, и сколько стоит твое слово!
     Вдруг из-за трона вышел воин. Он был молод – на пару лет старше юного Алева. Кольчуга звенела на ходу и серебристо блестела, облегая широкие плечи и узкий стан. Он был светлее князя, но так же темноволос и темнобров, а борода – короче втрое.
    - Простолюдин забыл свое место? А, отец? – бросил парень трону, - А ты не забыл, как надо держать себя с ними? – рысьи глаза впились в глаза Алева. И по-тигриному воин приблизился к певцу.
    Алев расправил плечи:
    - Князь Воллес дал мне слово, что я покину его замок невредим! – заявил он.
    - И покинешь, - ответил воин и ударил певца кулаком в лицо. Тот пошатнулся, лира зазвенела за спиной. Кровь из разбитых губ потекла по подбородку, - Разве это вред?
   - Князь, ты дал слово! – пророкотал остерегавший певца гость.
   - Верно, - рассмеялся хищник, - Но я-то не давал! – и он резко ударил согнутой рукой в живот певца. Тот согнулся, хрипя и кашляя. Воин придержал Алева сильной рукой, чтобы тот не упал.
    - Это верно, - вяло отозвался с трона Воллес, - Арг  слова не давал…
    - Нельзя вредить гостю. И певцу, - упорствовал гость угрюмо.
    - А это и не вред, - повторил Арг, - Это заживет. Алев покинет наш замок невредимым, - он толкнул певца к двери так, что Алев упал на колени и чуть не проехался лицом по каменным плитам пола, - А пока не выздоровеет – погостит у нас. В удобной темнице, на цепи и куче грязной соломы. Рядом с кувшином тухлой воды и коркой гнилого хлеба. Другой еды и питья у него не будет.
    - Это неправильно, - сказал гость. Арг сверкнул улыбкой:
    - Не нуди, Ивен. И вспомни, чей ты воин. Ты же не раб, как это чмо! – он пнул привставшего певца под ребра. Раздался треск. Застонав, Алев снова упал.
    - Ты сломал ему кость.
    - Он – щенок. Срастется быстро. Зато научится держать пасть закрытой. А если господам угодно слушать его скулеж, то скулить только то, что угодно господам. Раб должен знать свое место. Ничего. Попоет и в темнице. Некоторые птички лучше поют в клетке.     
    - А…некоторые…не поют в ней…вообще, - прерывающимся голосом проговорил певец. Он кое-как встал. Его шатало. Одной рукой он оперся на стол, а другую положил на бок.
    - Тогда им сворачивают шейки, - Арг подошел к певцу. Не глядя, хлестнул того по лицу.
    Алев сделал быстрое движение. Рука метнулась вперед из складок плаща на боку. Но в середине выпада лицо исказилось от боли. Удар сбился. Арг успел отшатнуться и ударить ладонью. В воздухе блеснуло. По полу зазвенел небольшой кинжал.
     Арг взглянул на рассеченное ребро левой ладони. Алая кровь бежала по руке и капала на пол. Лицо Арга исказила звериная гримаса.
    - Ублюдок! – прошипел он, - Кирл, Бонн !
    Из-за трона выскочили двое быковидных
молодых воинов в шлемах и кольчугах. Ударили певца в лицо и раненый бок, сбили на пол. Заломили руки.
    - На южную стену! – приказал Арг.
    - Князь…- начал Ивен.
- Я не нарушил слова, - сказал Воллес тихо, - Арг ссорится с Алевом. И они – мужчины. Сами разберутся. Один на один.
    - Твой Арг не оди…- удар рукояткой кинжала в рот прервал крик Алева. Поэт застонал, колени подкосились. Воллес и бровью не повел. Он не смотрел, как гирды выволокли Алева из зала.
    Они дотащили Алева до высокой южной стены. Ярко сияло солнце, синело глубокое небо
и дул ледяной ветер. Арг широко шагал рядом, посасывая порез на кисти. Гирды толкнули Алева на край стены. Тот взмахнул руками. Арг стал сзади певца. Резко повернулся и ударил. Длинная нога врезалась в поясницу тараном. Алев вскрикнул. Его швырнуло вперед. Раскинутые руки сжались. Но длинные тонкие пальцы ухватили только воздух. На миг поэт застыл на ребре стены – стройная фигура будто зависла в воздухе, на сини неба. И канула вниз, так же, в один миг. Только что стоял – и уже нет.
Будто не было. Только дикий крик метнулся, удаляясь вниз. И стих. Эхо отразилось от стен ущелий. Арг усмехнулся окровавленными зубами. Ивен в десятке шагов выпустил рукоять меча. Глухо застонал сквозь зубы. Он так и не поверил, что Арг дойдет во зле до конца. А зря. Он не успел помешать. Арг убил быстро, как и положено зверю.
                 
                  *                  *                  *

    Князь Воллес не жалел. И не боялся. Тем более не жалел и не боялся Арг. Они были князья! Замок, скалы, золото и воины…А тут какой-то бродячий певец. Тьфу.
    …Они не жалели и не боялись, пока в Эрват не пришел еще один певец. На горной дороге гирды Воллеса преградили ему путь. Князь  снова созвал гостей на пир. И если вы думаете, что Воллес стал чураться пения и музыки после смерти Алева, то вы плохо знаете князя!   
    - Спой, певец, - сказали гирды, - спой нашему князю. Не бойся. Князь Воллес дает слово – ни один волос не упадет с твоей головы в стенах Анвура, замка…
    Певец поднял ладонь, прерывая.
    - Не нужно, - сказал он звучно, - Все знают слово князя Воллеса. Незачем его давать. Я иду с вами.
    Гирды ухмыльнулись друг другу из седел поверх головы певца.
    - Садись в седло, домчим с ветерком! – предложил один.
    - Нет, - покачал головой певец, - Я не один, - и он показал пальцем через плечо. Из-за валуна на повороте дороги вышел человек. Он шел странно, боком, прихрамывая и покачиваясь. Больше ничего не разберешь – человек закутан в длинный тяжелый плащ, и капюшон, широкий и глубокий, опущен на лицо.
    Один гирд сплюнул:
    - Твой друг – калека? ( Встреча с уродом – к несчастью, все знают.)
    - Ладно, я его подвезу, - приятель суеверного гирда был не так суеверен. Тронул каблуками бока коня. Конь заржал и попятился. – Ты что, волчий жор?! – прикрикнул гирд и хлестнул его перчаткой между ушей.
    - Мой спутник – не калека. Он – прокаженный, - сказал певец-поэт негромко, но звучно.
    - Про…- гирд - суеверец переменился в лице. Сильно. Глаза вытаращились, челюсть отпала. Конь его попятился, и сам седок подался назад в седле.
    - Певец! – скривился другой, - Зачем таскаешь с собой…эту ()? 
    - Я дал обет, - негромко сказал певец, - Но я не настаиваю. Оставьте нас. Мы пойдем своей дорогой. Князю Воллесу сыграет кто-нибудь другой…
    - Нельзя! – суеверный гирд бросил взгляд вверх. Солнце садилось за горные пики, - Пир скоро начнется. Времени искать других нет. Добирайся сам! Но не вздумай тащить в зал своего…приятеля.
    - Он подождет у ворот. Подвиньте ему палкой чашку вина и бросьте теплую горбушку – и он не сойдет с места.
    Гирды кивнули и ожгли плетьми коней. Топот копыт, облако пыли – и певец со спутником остались на дороге одни.
    Певец взглянул на стены замка. Закатное солнце окрасило их в цвет крови. Он улыбнулся. Поправил лиру за спиной. И пошел вверх по дороге. Посох стучал твердо и сухо. Спутник волокся следом.
    Певец улыбнулся еще раз, входя под темный воротный свод. Железная решетка поднята. Певец сделал десяток шагов. Половина подворотья. Красные огни факелов разгоняли полутьму. Никто его не окликнул. Блики огня плясали на неровных камнях стен. Бойницы свода таращились немо. «Видно, гирды предупредили стражу,» - подумал певец.
    Он не ошибся. Во внутреннем дворе его ждала та же пара гирдов. У одного он заметил копье. Обычно только часовые носили копья в замке. К тому же копье особое – с крестовиной из стали под широким наконечником. Охотничье оружие. Медвежья рогатина. А крестовина – чтоб сдержать зверя, на копье насаженного. Чтоб не добрался до охотника, пронзив себя насквозь и не расколол череп клыками.
    Гирд бросил быстрый взгляд через плечо певца. Глаза воина скрывала тень шлема. Но певец готов был поклясться – гирд боится. В глазах – страх. Певец понял, против кого копье.
    - Эй, певец…кстати, как тебя звать?
    - Кейн.
    - Пошли, Кейн. А этот, - гирд посмелее кивнул за спину Кейна. Там скособоченная тень ковыляла на алый свет заката из темноты подвратни, - Пусть здесь будет! И мы оставим лучника, - гирд свистнул. Прибежал молодой парень. Румяный и ловкий, но скованный какой-то. В мягких сапогах, полотняных штанах и рубахе. Ничего, что бы утяжелило. Никакого железа. Только длинный нож в ножнах на правом бедре. Зато в руке – длинный темный боевой лук.
Тяжелый, ладонями отполированный. И колчан на левом боку стрелами набит. Туго, под завязку.
как плотная вязанка прутьев. Десятка два, не меньше.
    Кейн с гирдами отправился к каменному зданию в три поверха. Стрельчатые окна в сумраке уже червонели огнями. Кейн оглянулся.
Слева от ворот, на брусчатке, у подножья стены,
Темной кучей застыл прокаженный. Рядом, шагах в десяти – напряженная прямая фигура молодца. Лук в руках, стрела на тетиве. Острый взор Кейна уловил красную искру. Отблеск на стальном острие стрелы. Цель – фигура у подножья стены. Она уже начала сливаться с предночной тенью.
    «Недолго пацан простоит,» - подумал Кейн, - «Вот зуб даю – сбежит. как только потемнеет, и уже не поймешь – под стеной твоя цель…Или там одна тень. А зараженный – рядом, подбирается. Тихо, неслышно, в плаще ночи. Чтобы броситься. И зашевелится для него каждая тень, чудовищем станет. Сколько выдержит? Сотню ударов сердца? Две? Все равно удерет – раньше, чем луна покажется над крышей», - по губам скользнула кривая усмешка: « Им бы двух поставить. А лучше – трех. И третьим – взрослого гирда. Только кто ж из гордда от пьянки откажется ради чести стеречь гнилое тело?»
     Еще один гирд, плечистый и могучий, «в годах», в кольчуге, но без шлема, попался им у самых дверей дворца. Шел озабоченно, склонив голову, по сторонам не глядел. Длинные волнистые волосы странного «волчьего» с проседью цвета рассыпались по железным кольцам на плечах. Левая рука поддерживала рукоять меча на боку.
     Глаза Кейна чуть расширились. Никто не видел этого в полутьме.
    - Ивен, - окликнул он дружинника. Тот поднял голову, остановился. Взгляды встретились.
    - Уходи, - тихо сказал Кейн, подойдя к Ивену вплотную. Так, что другие гирды не услышали. И сразу отступил. Один долг был выполнен. Меньший долг.
    - Знаешь старика? Встречались? – спросил гирд без копья.
    - Я знаю его, - кратко ответил Кейн.
    - Старый Ивен не в почете, - буркнул боящийся прокаженных, - После того, как…- он осекся.
    - Пошли, - сказал «храбрец», и они вошли в здание…
     Пир шел своей чередой. Певец пел, играл на лире. Арг глядел на него с малого трона. Пощипывал черный ус. Ухмылялся. Ус то выпрямлялся в сильных пальцах, то опять свивался в колечки. Огонь факелов кроваво отражался в глазах.
     Кейн пел и играл. Но пьяницы не смолкали, кубки звенели, а псы рычали и взвизгивали.
    - Что ж, певец, - буркнул князь Воллес. Он уже порядком выпил и обмяк на троне, - Ты нас радуешь…как можешь. Мы довольны. А все ж далеко тебе до прежнего певца, далеко до того, кто пел здесь…
    - А кто был тот певец? – спросил Кейн безразлично. Князь пьяно хихикнул и погрозил пальцем.
    - А-а…ревнуешь. Все мы ревнивы – князья к власти, певцы к песне. Не бойся. Его больше нет.
    - Что же с ним стряслось?
    Арг поднялся с лавки, потянулся, как сытый кот.
    - По-моему, ты знаешь это, певец, - промурлыкал он, - Слухи ходят по дорогам, а кто со слухами? Певцы.
    - Может, и так, - Кейн пожал плечами, - Но с этим слухом мы разминулись. Впрочем, не знаю, как насчет слухов, наследник Арг. А вот песню этим вечером ты можешь услышать. как и твой отец, - Кейн слегка поклонился трону, - И куда лучше моей…
    - Ха! Кто ж ее споет! Ты – единственный певец в замке! – отозвался Воллес.
    - А вот и нет, мой лорд. Не говорили ли вам, что я пришел с прокаженным?
    - Говорили, - сказал Арг. Он что-то чуял. Сам не знал, что. Но даже оставил обычные издевки. Наследник весь подобрался, рука легла на рукоять меча. Сузившиеся глаза стригли воздух.
как перед боем. А Кейн продолжил:
    - Не зря я таскаю его с собой, ох, не зря. Да будет известно господам, этот прокаженный – великий певец. Позволите придти – споет и вам.
    - Странно, - сказал Арг медленно, - Певцы ревнивы, а ты не боишься отдать славу другому. И откуда ты знаешь мое имя? 
    - Славу?! – рассмеялся Кейн, - Да без меня он – кто? Кто такого приблизит? Пустит за стол? Одарит своей рукой? Каков бы ни был голос, недуг не даст превзойти меня! А до второго вопроса – уши певца чутки. А то где б узнавал истории для песен? Я прислушался. И услыхал имя наследника – Арг. А кто сидит на пиру по правую руку владыки? Наследник.
    - Да, просто, - протянул Арг. А Воллес пробурчал:
    - Красивые песни, да…Но прокаженный! А если он…
      Кейн опять хохотнул:
    - Что, господин? Нападет на вас? Да поставьте у трона стражу с большими топорами. Если что – вмиг изрубят на куски. И коснуться не дадут! Да и сколько его не вожу – не кидался ни разу. Прокажен, да. Но не безумен! Стал бы я с ним иначе связываться.
    - А зачем ты все-таки таскаешь его с собой? – спросил Арг.
      Кейн криво улыбнулся:
    - Я дал обет. К тому же, признаюсь, поет и впрямь божественно. И играет. Серебра подают побольше, чем мне…Но трачу-то – я!
    - Хо! Чем-то ты мне нравишься, певец…как бишь тебя?
    - Кейн.
    - Да, Кейн, - князь вторично хлопнул ладонью по подлокотнику трона, - Арг! Пошли за прокаженным. И парой секирщиков.
      Кейн тихо свистнул. Выступ и угол стены оттеняли огонь факелов. Из густой тени выдвинулась кособокая ковыляющая фигура.
    - Назад! – голос Арга свистнул злой стрелой, а меч наполовину покинул ножны. Кейн отступил. Послушно замерла кособокая фигура в плаще с капюшоном. Пара гирдов – тяжелые секиры наперевес – обогнули эту пару. Стали перед троном грудью, заслонив Воллеса.
    - Э! Почему он тут? – Воллес высунулся из-за широких плеч стражи. Кейн поклонился:
    - Это просто. Вы оставили сторожить юнца. Там было темно. Парнишка для храбрости выпил. Потом еще. Еще. Похорошело. Он отложил лук и стрелы. Присел. Стал бормотать и клевать носом. А потом вспомнил, где он и кто сидит рядом…в темноте. Вскочил, схватил оружие, выронил стрелу. Присел, шарит по брусчатке. А пальцы трясутся, коленки дрожат. И стрелы нет. Тут-то пацан завыл. И прямо с карачек бежать бросился. Да так, что колчан со стрелами по заду колотил!
      Арг отпустил рукоять. Крестовина меча тихо лязгнула об оковку устья ножен.
    - Ты-то откуда знаешь? – спросил он. Певец улыбнулся:
    - Не в первом замке его, - подбородок указал на прокаженного, - боятся. Видал я как-то такого часового. Что дальше было, вам и описал.
      Арг дернул щекой. Угол рта оскалился.
    - Прикажу-ка я щенку голову снести, - прошипел он, - А ты, певец…
      Воллес снова голос подал:
    - Э, вроде он смирный. А раз так, и он уж все одно здесь…Пусть поет! И горе тебе, певец…
    - Уверяю вас, князь…И вам, господин Арг, будет совсем не до головы мальчишки после его пения, - Кейн повернулся к прокаженному и сунул ему под плащ свою лютню.
      Арг нахмурился:
    - Сдурел, певец? как ты ее обратно-то заберешь?
    - А мне она уже не нужна.             
      И тут из-под капюшона раздался звук. Будто заскрежетало ржавое железо. А потом…пение.
      Это был вой, и стон. Низкий дрожащий звук. Жалкий и тоскливый, почему-то пугал…так, что воля превращалась в студень. Спина будто растекалась, тело не слушалось. А в душе оставалось одно желание. Убить себя поскорее. Смерти радуешься, как другу, потому что она – избавитель от бесконечной тоски.
      Таков был только один звук. А за звуком последовал еще один. И еще. Это была песня. Песня чудовища.
      Зал замолк, скован ужасом. Кейн отбросил капюшон спутника. Сорвал и отшвырнул плащ.
Под ним был не прокаженный. Перебирал рвущимися пальцами стальные струны черный гниющий мертвец. Из горла рвался звук. Волосы спутались, почернели и слиплись от грязи и крови. А раньше они были каштановыми.
      Арг не мог пошевелиться.
    - Я – Кейн, - сказал живой певец, - Старший брат Алева. Я не лгал – я певец, и талант мой меньше его. Зато есть у меня другой талант, и вот его-то мой добрый честный младший братик был лишен! Слушай, князь! Слушай, убийца, последнюю песнь мертвого певца!
      Звуки поглотили весь зал. Огни свечей плавали в странной дымке. Глаза людей остекленели, челюсти отвисли, слюна бежала из полуоткрытых ртов. Псы на брюхе ползли к дверям. Недвижные лица секирщиков над черными бородами белели, как у мертвых.
    - как ты сказал Алеву, князь Воллес? « Вчера ты сделал мне приятное своей игрой, а я тебе – своими обещаниями. Что сегодня осталось от твоей игры, то осталось и от моих обещаний.» Да будет по закону твоему! Арг! Убийца! Давно ты сделал Алеву зло. Ты видишь, какой оно оставило след! ТАК ПУСТЬ СЕГОДНЯ СЛОВО ОСТАВИТ ТОТ СЛЕД, КАКОЙ РАНЬШЕ ОСТАВИЛИ РУКИ! Амис, влюр ап и ус, кенос-луара!
      Отгремело заклятье. Плоть кистей, что торчали из рукавов кольчуги, тотчас же почернела. как и румяное, пышущее здоровьем лицо. Арг сгнил в мгновенье ока. Со звоном железа и глухим стуком гнилья тело упало на пол.
      По залу полз сладкий запах тления и разложения.
      Князь Воллес поднялся с трона. Ноги его тряслись. Тогда-то Кейн забрал из рук «навайра», или «живого мертвого», свою лютню.
    - Мой талант меньше братнего, - процедил он, - но кое на что и его будет! - И тоже запел.
      Воллес завопил. Гноящаяся рана пересекла лоб, переносицу и  скулу. Вытек на щеку глаз. Выгнила и осыпалась половина волос. Несколько коричневых зубов упали из разинутого рта. Князь вскинул к лицу руки. Те шелушились, кожа краснела и отпадала клочьями.
    - Живи, коли сможешь, - Кейн направился к выходу, - Пойдем, брат. Ты умер давно. Ты отмщен. Пора упокоиться с миром.
      Живой и мертвый вышли во двор. Никто их не преследовал. Но вдруг шум раздался в углу двора. Кто-то крикнул. Из зала ответили. Затопали ноги, залязгала сталь, темная толпа надвигалась во мраке. Вспыхнул огонь. В свете пары факелов багряно-кроваво блеснули обнаженные длинные мечи.
      Кейн метнулся вправо, к угловой башне. Мертвец нежданно ловко – за ним. Он походил не на калеку – на волка. Не месть ли вылечила?
Братья вбежали в башню, захлопнули за собой створы. Кейн наложил засов. Снаружи железо рубило железо, дверь задрожала под градом ударов.
      Кейн поднялся на самый верх башни. Ветер ударил  в лицо. Он перегнулся через зубцы.
    - Ирвиды! – пробормотал он, видя запрокинутые юные лица, - Неловко. Я о них забыл! Да, - он усмехнулся навайру, - Некромант я – так себе, но предсказатель хороший. Вот, значит, как я умру. Хотя еще не все.
    - Ирвиды! – крикнул он, - Уходите!
       Снизу закричали в ответ. По-юному звонко,
по-злому жутко:
    - Смерть! Смерть тебе, ублюдок!
    - Я знаю – вы связаны клятвой. Умер Воллес – не жить и вам. Вы убьете себя. А значит, отомстите мне. Любой ценой. Что цена уже мертвому! – Ирвиды, «юнцы клятвы», слушали, запрокинув головы, - Но вы можете жить!
    - Обречены! Клятва! Не нарушим! Позор! Бесчестье! – вразнобой завопили снизу. Кейн крикнул:
    - Князь Воллес себя запятнал! Нарушил слово! Дал убить того, кому клялся в защите! Будь это не так, «песнь мести трупа» ему б не повредила! Это снимает с вас клятву!
    - Ничто не снимет клятву ирвида! – внизу рубили двери.
    - Сражаясь за гнилого Воллеса – станете злом! Стоять! Не то навайр споет и вам! Участь князя станет вашей!
      Но удары не прекратились.
    - Они выбрали, - сказал Кейн, - Влезай! – он показал на парапет. Навайр подчинился, - Ну, по…
      Кейн хотел сказать: «Пой». Не успел. Один звук…Встав на край, Кейн показался ирвидам в полный рост. Свистнуло. Острое, твердое ударило в горло. И пробило его. Кейн схватился за черное древко стрелы. То торчало из-под кадыка косо, перьями вниз. Кровь побежала из-под древка, скопилась в ямке между ключиц. Кейн захрипел, булькнул, кровь плеснула и изо рта.
    - Вот так! – крикнул снизу юный лучник и потряс луком над головой, - Получи стрелу, гад! Попой-ка с острием в глотке!
    - А-а-а-а-а! – дружно, яростно и радостно заревели ирвиды. Одни потрясали мечами и топорами, другие окружили лучника и восторженно лупили по плечам. Они не сразу
заметили, что Кейн еще не упал.
    - Колдун стоит! – заорал кто-то. И впрямь, Кейн стоял на башне со стрелой в горле. Он достал нож весом с гору жутко тяжелой, чужой рукой. Цепляясь за зубец, начертил острием ножа руну «Ихор» на спине трупа Алева. И еще одну – на своей груди. Нож резал одежду и кожу. Кейн не чувствовал боли. Ирвиды внизу похватали луки. В грудь Алева, заслонявшего Кейна, с тупым стуком впилось полдюжины стрел. Кейн позволил пальцам ослабеть, а разуму кануть во тьму. Хотел улыбнуться, но уже не сумел. Пошатнулся и боком рухнул во двор. Он умер еще в воздухе. О камни у подножья башни хрястнулось мертвое тело. Тут же между зубцов  кучей осел дважды мертвый навайр. Из мертвых рук выпала лютня. Зазвенели струны.
      Так умерли певец Кейн и принц-убийца Арг, а князь Воллес стал прокаженным уродом. Вскоре он бросился в пропасть. Или его сбросили. Кто ж знает? Но не от колдовства Кейна он умер. И потому ирвиды не исполнили свою клятву. Они оставили замок Анвур и разбили лагерь в горах.
      Впрочем, жили они недолго.
      Ведь у Алева и Кейна был и третий брат.

               *                        *                      * 

      Судьба поделила трем братьям два дара богов. Одни скажут – справедливо, другие – нет…Но что судьбе за дело о людском понятии  «справедливо»? Она слепа.
      Младший – певец и музыкант от бога – колдовать совсем не умел. Средний – певец так себе. Зато колдун. Не слишком сильный, как и певец. Но все же.
       Старший петь или играть музыку не мог. Бард из него  – как из младшего чародей. Никакой. Зато колдун  великий. Страшный некромант.         
       Старшего брата звали Саф.
      Саф узнал о судьбе Алева и Кейна. И решил отомстить. Кто-то говорил – он любил братьев. Кто-то – что плевал  на них. Не мог спустить убийства родичей. Неуважения к себе. Должен был отомстить, чтоб не сочли слабым. Слабый колдун – мертвый колдун.
      Саф снова оживил Алева. И «поднял», как это зовется у некромантов, Кейна. Но это были совсем не навайры. Нет. То были нарауги. Мертвецы боя.
      Кейн не сотворил бы нарауга никогда. Мастерства мало. Но именно его последние руны дали сделать это Сафу.
На небольшом плато нарауги напали на лагерь юнцов-ирвидов. Вообще-то мертвецам все равно – день, ночь или утро. Но так вышло, что они подошли к шалашам и навесам юнцов на рассвете. Чистый ледяной воздух нагорья. Розовое солнце. Сияют ледники на вершинах. И два мертвеца. Идут, проваливаясь в снег. Хрустит корка наста. От дикого вопля часового ирвиды вскочили. Рог завыл бешено и дико: «Тревога! Враг!» Юнцы сбились в стаю. Обрушились на пару нараугов с боевым кличем. Но мечи и кинжалы отлетали от тел нараугов, черных и блестящих, как скол угля. А покойники шли. Выворачивали руки. Ломали ребра. Локтями с хрустом крушили шеи. Отрывали головы. Перегрызали глотки. Половина из двух десятков юнцов полегла. Остальные бежали. Несколько сорвались в пропасть. Трое  свернули по тропе не туда  и оказались прижаты к каменной стене утеса. Когда нарауги вырвали руки одному и свернули шею другому, третий сам с воплем  разбил себе голову об острый выступ скалы. Насмерть.
Последнюю тройку нарауги настигли через трое суток. Юнцы обессилили от непрерывного бегства. Двое, увидев «живых мертвых», посмотрели друг другу в глаза. Кивнули. И ударили один другого ножами в горло. Последний пытался заколоться, но от лазанья по скалам ослабел. Он нанес себе несколько ударов в грудь. Потом пополз к обрыву, плача и оставляя кровавый след. Мужество воина оставило пятнадцатилетнего паренька. За спиной тяжело шаркали шаги… Нарауг Кейна перебил парню хребет, как гадюке, ударив пяткой. И пинками сошвырнул изломанное тело в пропасть.
Мальчишка не мог даже кричать – осколки ребер пронзили легкие.
Горцы нашли тела. От них все ирвиды Эрвата узнали участь ребят из замка Анвур. Несколько бродячих отрядов юнцов обьеденились. Они обошли замки. Кое-какие замковые ирвиды тоже примкнули к ним. Почти полторы сотни юнцов, воинов и убийц, дали клятву мести.
Саф знал, что так будет. Он бросил горы и бежал на север, в степи, где кочевали конные орды. Ирвиды шли по следу. Но по степи шло конное войско с далекого запада. Его вел Тарган Великий, Смерть Городов. Отряд ирвидов затаился в маленькой роще на дне балки по берегам ручья. У тионов Таргана были хорошие дозоры. Юнцов обнаружили. Их изранили стрелами издалека. Затем навалились. Некоторые дрались слишком яростно. Таких зарубили. Других похватали арканами, копьями с крюками, оглушили булавами. Сорвали одежду, за шеи связали в цепь. Погнали по степи. Не подхлестывая кнутами, как скотину, что гнали неподалеку. Только подталкивали конями и тупыми сторонами копий.
Настала ночь. На степь легла густая тьма. В стороне клубился огромный стан войска тионов. Мычали быки. Горели костры. На мальчишек никто не глядел. Один костер горел невдалеке, красный в черноте. Охранники напились, передрались, наорались. Один за другим уснули. Ирвиды еще немного полежали тихо. Никого поблизости не было.  Раз прошла троица тионов с грязными длинными белыми волосами. Шли в обнимку, нестройно горланя песню. Ушли. Опять только шум стана. Стража неподвижно валялась вокруг костра. На буграх тел плясали красно-черные тени.
Шепот пробежал по связке пленников. Мальчишки поползли все вместе, как одна огромная змея. Трава шуршала и колола голые животы. Передние подползли к стражам. У троих вытащили из ножен ножи. Стражи не проснулись. Трое парней разрезали веревки. Стражи не проснулись и тогда, когда брали их копья, сабли и плащи. Плащи мальчишки обмотали вокруг бедер. Они бы с удовольствием разжились штанами. Но тионы наверняка проснутся, если их начать вытрясать из штанов. А их пока решили не убивать. Пойдет кто-нибудь, увидит – спят, и пройдет себе мимо. А заметит убитых – поднимет тревогу.
Бежали только трое. как разведка, чтобы узнать – можно ли так уйти. Чтобы не рисковать всем. Бежать первыми хотели все. Чтобы узнать – кому, тянули жребий. Кому повезло, метнулись в ночь с оружием. Только им не повезло.
Ночь взорвалась гиком и топотом копыт. Вспыхнула сухая трава. Степь озарило красным. Вокруг скакало много конных теней. Из темноты раздался шум боя и крики своих, клич и хохот чужих. Свои стихли. Связанные повскакали на ноги, сбрасывая с рук обрезки веревок. Из тьмы надвинулись лошадиные морды. Взяли в кольцо. Лошади скалились, фыркали и кусались. Всадники уперли в лица мальчишек острия копий. Те застыли напряженные, сжав кулаки.
Из кольца коней кубарем вылетели разведчики. Покатились по земле. В свежих кровоподтеках, лица разбиты, снова голые и без оружия. Но живые. Несколько здоровенных пеших тионов схватили разведчиков за руки. Бросившихся мальчишек отогнали остриями копий. Те оскалились, как звери. Все вообще походило на звериную облаву.
Высокий тион заговорил с седла вороного коня. Огонь подсвечивал алым снизу, голова терялась во тьме. Будто говорит сама ночь.
- Вас ведут на рынок рабов. На юге ценят юных наложников. Вы, горцы, красивы.
- Мы – ирвиды! – заорал, плюясь, один из разведчиков. Он был ранен, кровь стекала по правой руке, - Мы умрем, как воины, а не будем чьей-то задницей!
- Нет, вы не умрете, - сказала ночь с твердым выговором знакомых слов, - Вы умеете сражаться. Из таких рабов часто делают воинов, а постельных мальчиков – редко. Нрав у вас не тот. Но на юге нужны не только воины…
Дюжие тионы повалили и распластали мальчишек, прижали всем весом к земле руки и ноги. Подошли трое с кривыми ножами. Наклонились. Сталь сверкнула кроваво. Дикий вопль взлетел над степью. Перешел в вой. Трое бились так, что четверка громил еле держала каждого. Палачи ушли, отбросив что-то в темноту и вытирая руки. Все пленники кинулись на выручку. Но драка кончилось быстро, их били древками, дубинками и ногами, некоторых отшвырнули копытами коней, и такие не смогли встать сами. Нескольким тионам расквасили лица – и только. А трое оскопленных заорали снова. Это был крик мучимого зверя. Палачи вернулись с багряно-рдяными железными прутами в толстых рукавицах. Склонились опять. Затрещало палимое мясо, разнесся запах жареного.
Главный тион сказал:
- На юге нужны воины. И евнухи в гаремах. Каждый выбирать, как попасть туда. За побег – отрезать все по самый живот. Лечить кровь раскаленной железо. Так будет. Кто противиться, что мы бить устанем – тоже.
Он хорошо говорил по-горски, рослый всадник-чужак. Почти не коверкал слова и фразы. Вроде бы, что за дело пленным? Но кто-то крикнул:
- Откуда ты знаешь наш язык?
- Я родился в Эрвате,- объяснил тот, поворачивая коня, - Попал в плен, стал воином. Воевал с тионами. А потом стал одним из них, принеся клятву крови Таргану.
- Ты предатель! – крикнул ирвид.
- Я выбрал, - донеслось из темноты под стук копыт, - Тебе выбирать тоже.
Тионы отпустили изувеченных. Мальчишки бросились помогать наказанным.
Они говорили до утра. И утром пошли дальше. Больше никто не бежал.
Юнцы часто дают клятвы. Не понимают, что большому миру плевать на них, их гордость и честь. Мир сделает с ними, что привык – использует. Да так, что смерть в бою покажется благом. Ибо она кровава и жестока – но быстра, и в ярости лишена страха.
Колдун Саф вернулся в горы. Он поселился в крепкой старой башне на пике. Острие пика ушло в облака. Но его достали и там. Несколько парнишек, едва пятнадцати лет, пробрались внутрь. Самый юный и тонкий вьюном влез на стену. Ободравшись, протиснулся в щель бойницы. И открыл дверь другим. Некроманта застали врасплох. То, что сотворили мстители, было страшно. Крики колдуна звучали всю ночь. Они отлетали от гор жутким эхом. И затихли только к утру. Мстители покинули башню и ушли по тропе молча и не оглядываясь. За собой рассыпали соль, чтобы нежить не нашла след.
Парнишки не знали пощады не просто так. Их вел рассказ Гервальта. Того самого, раненого ирвида-разведчика, оскопленного тионами. Он бежал еще раз. Один. Единственный из всех. Добрался до гор. Рассказал все.
- Пошли с нами, - сказал ему самый юный мститель.
- Нет, - ответил Гервальт-скопец.
- Почему?! – мальчишка жутко удивился.
- Мне плевать на колдуна. Это теперь ваше дело, - сказал Гервальт. Он глядел сквозь подростка. Тот вытаращил глаза. Скопец мертвым голосом сказал: - Я больше его не ненавижу. У меня теперь другая ненависть.
Подросток слабаком не был. Это доказывало то, что сделал он вскоре в башне Сафа. Но от тона Гервальта он содрогнулся, передернул плечами. Словно сбрасывал с себя что-то. как гадюка проползла под рубашкой между лопаток. И сразу исчезло напрочь мальчишеское желание. От него пацан так и вертелся на месте. Так и свербело попросить: «Слушай, дай глянуть, а? Тебе же все равно …» В смысле, там, где оскопили – как это?
Гервальт ушел в тот же день. Он вернулся в степь. Он искал тиона. Того самого, кто приказал, чьего лица не видел. Но слышал голос. Он переплыл море. Нашел. И отомстил. Но это уже совсем другая история.

     *                        *                        *

Много лет прошло. Молодой парень шел по горной тропе Эрвата. Голые серые громады гор поднимались вокруг. Вверху склоны белели от снега. Еще выше пики сияли льдом. Туман скрывал дно пропастей, ветер завывал в ущелье. В стороне, по правую руку, за котловиной, на скале, путник увидел руины. Прищурился, приложив ладонь козырьком ко лбу. «Похоже, крепость,» - подумал путник: «Интересно, что там было? Кто жил? как умерли? И почему там не стали жить больше?»
Что-то зашевелилось у края тропы. Юноша увидел краем глаза и проворно отпрыгнул. Здесь водились ядовитые змеи. Крик замер в горле. На глазах парня сквозь камень, как сквозь воду, проступило…нечто. Поднялось. Взбугрилось. Обрело очертания.
Юноша сдвинулся, когда понял, что всплыло сквозь камень. Почернелый труп лежал на краю тропы. Парень качнулся бежать прочь. Но стиснул зубы. Вопреки страху заставил себя подойти. Ткнул тело железным концом посоха. Звук глухой и твердый, как в дерево. Парень ткнул сильнее. Нажал.
Но труп будто врос в камень…
Юноша быстро шел по тропе прочь от жуткого места. Время от времени он оглядывался. Пытался не озираться. Идти медленней. И не мог.
В очередной раз оглянувшись, он врезался в кого-то. Споткнулся и чуть не свалился сам. Выпрямившись, увидел, что чуть не сбил с ног старика. У того были золотистые волосы – уже больше половины седые. Длинные усы. Бритый подбородок. Длинные одежды на рослом сухом теле. Длинный темный посох с блестящим бронзовым навершием.
Юнец быстро оглянулся через плечо. Старик коротко взглянул  птичьими глазами. Увидел бледное неулыбающееся молодое лицо. И страх, прыгающий в глазах.
- Пошли в гости, парень, - сказал он.
Старик привел молодого в хижину. Та стояла на небольшой площадке в конце тропы. С трех сторон – обрывы в пропасти с острыми камнями на дне. С четвертой стороны – отвесная скала. Вдоль нее и бежит тропинка. У хижины стены серо-бурого камня. В середине глиняного пола – очаг, костер, обложенный булыжниками. Лежанка в углу. Толстый слой дерна на крыше.
Парень быстро поел толстых лепешек, брызжущих жиром. От ледяного молока из запотевшего глиняного кувшина заломило зубы. Юноша пил, а белые струйки бежали по подбородку. Он утер рот рукавом.
- Спасибо, но мне надо…
- Что ты видел? – длинный нос старика наклонился к парню – будто клюнуть хотел. Двинулись странные светлые брови над странными круглыми птичьими глазами цвета молодого льда. Юноша вздохнул. И рассказал.
- Та-ак, - сказал старец, - Ну, уйти тебе некуда. Все равно догонит.
- К-кто…догонит?
- Не «кто». «Что». То, что видел. Ночью встанет – и догонит. Не сразу – но оно устали не знает. А что поделать? Предсмертное проклятье некроманта…тьфу, чуть имя не помянул. Совсем плохой стал старый. Да. Уж не одна сотня лет, а все не пойму. Невесть из чего труп делается. Не перед всяким. Но всегда ввиду крепости. И уж перед кем создался – все, не отвяжется.
- Ты…можешь помочь? – юноша, ожидая ответа, замер, не дыша, - Ты же не просто старик?
Старик закряхтел:
- Просто старик, сложно старик…хе-хе-хе, э-хе-хе. Знаю кой-чего. А смогу помочь, нет ли – не знаю. Оно и от тебя зависит.
- Что делать надо?! – выпалил юноша.
- Что-что…вспоминать. Вот с чего бросили люди крепость, от которой развалины остались?
- С чего?
- Это ты мне должен сказать. Не смотри, как на дурака. И как дурак. Заклятье такое. Не я же сделал. Старик-некромант, будь неладен! Мертвец затемно придет. Успеешь до заката рассказать историю замка - хватит моих деревенских чар. По косточкам разберу. Не вспомнишь – не угадаешь… конец тебе. Да не я так решил!  Тропа – вон. Хошь – беги. Только от нарауга беги-не беги – не уйти.
…Юноша сбивчиво пересказывал старые легенды до самого заката. Ужас обострил память. То и дело он поглядывал за открытую дверь хижины. А там на тропе удлинялись тени. Мрак полз из-под скал. Пришли сумерки, звуки дня стихли, река шумела в пропасти громко и грозно. Старик развел  в очаге огонь. А юноша говорил, говорил…охрип. Время от времени глотал из кувшина воду. Старик подбрасывал в огонь хворост. Пламя вспыхивало, озаряло бронзой сильное лицо, резкие, глубокие, как ножом резаные морщины. Когда гость заканчивал историю, старик говорил: «Не то». Время от времени кидал замечания. Острые, едкие, какие-то не  к месту ехидные. Огонь пригас. Тени и отсветы плясали по спокойному старому лицу. «Ну да, не ему погибать,» - подумал парень: «Он-то выживет. Сам сказал – сколько уж живет тут? Сто лет? Двести? Сколько таких гостей, как я, он видел…и пережил? Его-то мертвец не трогает. Почему бы?» - юноша содрогнулся и переглотнул. Богатое воображение вмиг и совсем не ко времени нарисовало яркую картину. Старик-упырь пауком сидит в хижине. И заманивает глупых путников. Чтоб мертвецу ног по горам зря не бить. Бежать тут некуда. А в темноте шаркает по единственной тропе мертвец…Юноша покрылся холодным потом. Глазами ягненка поглядел на старика. А потом случайно через его плечо – в открытую дверь. На тропу. Затем юноша заорал. Страшно, долго, дико, задыхаясь. Не мог взгляда отвести. По тропе, черное во тьме, шло ОНО. Шаркали шаги. Шуршали камешки, стуча, катились в пропасть.
- Ты чего? – старик обернулся, - А, это.
В голове юноши мелькнули чудовищные слова: «Ну, давай, обед, выходи. Друга угощать тобой буду.» Не сразу дошло, что хозяин говорит совсем другое. 
- Приперлось, значит. Ты не ори больше (юноша уже замолк). Не бойся. Я с ним слажу. Гляди, - старик склонился над очагом. Подобрал горящий сучок, что-то прошептал, быстро помахал им в воздухе. Огонек погас. Светящаяся огненная точка начертила в темноте горящие линии. Те сложились в знаки. Старик чертил огнем в воздухе так быстро, что так просто не бывает. Взмах. Еще один, еще. Еще. Правая рука старика мелькнула у костра. Так, что и руки-то не видно – одно смазанное движение. Несколько горящих веток вылетели за двери. Упали на тропу вокруг чудовища. Тяжелая черная фигура наступила на одну. Пламя взметнулось, заревело, загудело. Скрыло его с головой. Огонь побелел. Зашипел, плавя камень. Юноша прикрыл глаза рукой от нестерпимого света. Когда убрал руку, перед глазами плавали цветные круги. Он сглотнул. В горле сухо. как чужой рукой, нашарил на столе кувшин. На дне булькнуло. Юноша осушил одним глотком.
- За водой утром сходишь. Сейчас не надо, - сказал старик. Он сидел, откинувшись на старый потертый ковер, что висел на стене. Глаза закрыл.
- А…этот…оно…
- Не бойся. Нет его. Сгорело. А за водой утром – в темноте ноги переломаешь.
Помолчали. Юноша сказал:
- Я не понимаю…я же не рассказал про замок. Не знаю я про него…
- Зато я знаю, - сказал старик, - Я, если хочешь знать, правнук Сафа-некроманта в третьем колене. Понял? И с его мертвяками всегда управлюсь. Без труда.
- А как же история…легенда…условие…
- Ну, пошутил я. Пошутил. Одиноко мне, - старик хмыкнул, - Разве ж вы, молодые, со стариком просто так поболтать придете? Не-ет…
Юноша кашлянул. Тупо посмотрел в стену. Помотал головой, как лошадь. Поднял взгляд на старика. Тихо переспросил:
- Пошутил? – и вдруг заорал во все горло. Впрочем, сразу засипев: - Я чуть с ума не сошел! Т-ты…злой! Злой ублюдок! Так хорошие люди не шутят! Я же умереть мог!
- Не мог. Сердце здоровое – я это сразу вижу. А насчет зла…Я тебе жизнь спас. И я после этого – злой?
- Ну и что! – парень был упрям и возмущен до предела, - Хороший человек и спас бы…и шутить так не стал! Если полностью хороший, по-настоящему.
- Э-э. Ты, конечно, молод. Но вот по дорогам ходишь. Много людей видел. Так? И сколько среди них – совсем добрых? Или совсем злых, если на то пошло?
Парень молчал. Через некоторое время спросил:
- А что с этими развалинами  случилось-то?
- О! – старик уселся поудобнее. Прикрыл глаза: - Это было давно. Развалины были замком. Замок звался – Анвур. А правил в нем князь Воллес. Однажды Воллес давал пир в замке Анвур. И на пиру был певец…
Старец закончил рассказ к середине ночи. Наутро он накормил парня. Проводил на тропу. И на прощание дал крепкий подзатыльник.
- Эй! Это за что?! – возмутился тот, потирая ушибленное место.
- А за то. На хрена думал, глядя на развалины – кто там жил, да как умер, да почему?
- Ну,- парень улыбнулся, - Натура такая. Что ж поделать!
- Заклятье Сафа, - негромко сказал старик. Он глядел с тропы на руины Анвура, а ветер шевелил седые золотистые волосы, - Оно ведет его волю. А прадед и из могилы одного хочет – мести. Достать тех, кто его убил. Или – их потомков. Кто о замке думать начнет – мертвец и вылезает. Саф как перед смертью решил – будет кто о замке думать – знает, значит, помнит, отношение к нему имеет. Рассказали, мол, пацану старшие. Так род врагов своих истребить хотел. И неглупо придумал, в общем-то. Не дурак был прадед. Ублюдок просто. Плевать ему было, сколько людей его мертвяки на части разорвут. Не виновных ни в чем. Даже каплей крови в жилах с родом его убийц не связанных. Просто случайно узнавших историю замка Анвур. Или твоей породы. Вам же все интересно, - старик помолчал. Юноша молчал тоже. Потом старик закончил: - Я тут всю жизнь живу. Умру – сын мой будет жить. как жил мой отец. Может, он заклятье Сафа распутает. Нам – всей жизни не хватило. Выходят нарауги. А мы живем. Людей оберегаем…
Парень уходил по тропе, а старик смотрел ему вслед. Он так и не спросил его имени. Зачем? Он и так знал, кто тот такой.
Парень шел и придерживал на боку бугор под плащом. Резко дунул ветер, взъерошил волосы, бросил на лицо. Юноша убрал руку с бока, отводя волосы с глаз. Ветер отбросил плотную серую полу. Сверкнули на солнце и слегка зазвенели золотые струны лютни.

7 января 2010 года, Иваново.
18-19 февраля 2010 года, Владимир. 
     

   
также мои произведения ТУТ