Глава 1. Пожар как предзнаменование

В доме Пэвенсов раньше не проходили балы. Поэтому сейчас юная хозяйка внимательно оглядывала зал, чтобы убедиться — все ли гости довольны? И не увидела ни одного расстроенного или удрученного лица. Ведь приглашенные могли получить полноценное эстетическое удовольствие: слух услаждали флейты и скрипки, взгляд отдыхал на великолепных букетах, расставленных по всей зале, желудок радовали изысканные яства. Были придуманы развлечения и для леди, и для джентльменов. По лицам гостей, словно бабочки, порхали улыбки, то и дело в гармонию музыкальных ритмов вплетался беззаботный смех. Именно таким — дарящим счастье каждому — и должен был быть вечер по случаю ее помолвки. Аннабель вздохнула с облегчением и улыбнулась. Украдкой взглянув на себя в одно из зеркал, украшавших бальную комнату, она с удовлетворением отметила, что тоже смотрелась очень даже неплохо. Ей невероятно шло и это скромное платье бледно-синего муара[1], отделанное кружевами цвета перванш[2], и веночек из крученной серебряной проволоки, синеватых цветков полемониума[3] , «ягод» лунного камня и капелек горного хрусталя, и атласная ленточка самой небесной лазури, подчеркивавшая стройность и белизну ее нежной шейки. Энни не нужны были роскошные платья или дорогие ювелирные украшения. И без них она была хороша, как лесная нимфа. И взгляды гостей обоего пола то и дело задерживались на ее точеной фигурке. Должно быть, многие мужчины сейчас сильно завидовали ее жениху — молодому герцогу Роджеру Слезринду. Словно для того, чтобы подтвердить верность этой догадки, к Энни подошла ее подруга по пансиону благородных девиц Дороти  Бэллоу.

— Кто этот джентльмен? В сером, у стены? — поинтересовалась Дор.

Аннабель проследила за ее взглядом.

— Граф Герберт Крессли, старинный друг семьи, — сказала она, недоумевая, что в этом человеке могло заинтересовать ее подругу. — А почему ты спрашиваешь?

— Да ничего особенного, — пожала плечиками ее рыжеволосая собеседница, — просто он так смотрит на тебя. Мне кажется, он в тебя влюблен.

Аннабель прыснула в кулачок.

— Он!? Да он же намного старше меня. И с моим отцом дружил, и нам с Кевином вроде дядюшки. Влюбись он в меня — это был бы почти инцест.

Дороти осуждающе посмотрела на подругу: блондинкам полагается думать о балах и нарядах. Но Энни всегда была исключением из правил. Поэтому в свои восемнадцать охотно щеголяла умными словесами из толстых книжек. Дороти поморщилась и продолжила рассматривать лорда Крессли. И, наконец, вынесла вердикт:

— И ни чуточку он не старый, а очень даже привлекательный. И глаза у него красивые.

Энни решила, что Дор безнадежно потеряна для общества.

— Если он так тебе нравится, — скривив губы, произнесла она, — могу тебя ему представить. Только предупреждаю, он жутко правильный и невыносимый зануда.

Дороти хихикнула:
— А, по-моему — это как раз твой идеал. Не понимаю, как ты можешь быть с Роджером.

— Влюбишься — поймешь, — покраснев до корней волос, пробормотала Аннабель. Она пробежалась взглядом по группкам гостей и остановился на высоком темноволосом юноше, который, страстно жестикулируя, рассказывал что-то ее брату, Кевину. Роджер заметил, кто на него посмотрел, и улыбнулся своей невесте. Боже, как он хорош! Странно, неужели Дороти этого не видит? Да нет же, она сама на том балу, где Энни и Роджера представили друг другу, сказала, что он самый красивый джентльмен из всех, кто был в бальной зале.

Так чем же тогда Дор мог зацепить Герберт Крессли? Аннабель перевела взгляд на стоявшего у стены мужчину: казалось, графа в этом мире интересуют только его ботинки. Они, разумеется, были безупречно элегантные, как, впрочем, и весь его костюм. В этом плане лорд Крессли, пожалуй, был образчиком вкуса. Только один раз она видела его растрепанным и небрежно одетым — в тот день, когда он сообщил им с Кевином, что экипаж их родителей упал со скалы, и спасти мистера и миссис Пэвенс не удалось. Этот человек всегда будет ей напоминать о самом ужасном событии в жизни. Энни поспешила отвести взгляд, однако, граф успел перехватить его и, как ей показалось, смутился. И уже потом, чуть успокоившись, она подумала, что глаза у Крессли действительно очень красивые: золотисто-карие, лучистые и грустные.

Дороти вытащила ее из размышлений:
— А герцогиня ведь очень недовольна. Посмотри, как она поджимает губы и норовит подобрать юбку, словно, боится испачкаться.

— Еще бы, — усмехнулась Аннабель, — она надеялась, что ее единственный наследник приведет в дом дочь какого-нибудь пэра, перечислять титулы которого устанет любой герольд, а он выбрал меня. А мой отец, хоть и был дворянином и благороднейшим человеком, но похвастать огромным генеалогическим деревом и родством с королями не мог. Это ей и не нравится. А может, его научная деятельность. Наверное, быть палеонтологом и географом с ее точки зрения тоже, что возить уголь. Думаю, в ее глазах меня не оправдает даже то, что папа являлся почетным корреспондентом королевской Академии наук.

Герцогиня, будто почувствовав, что ее обсуждают, обернулась и бросила на Аннабель возмущенно-недовльный взгляд. В ответ девушка улыбнулась. Герцогиня фыркнула и направилась вон из бальной залы. Если Аннабель это и задело, то обидеться она не успела, так как к ним с Дор подошли Кевин и Роджер.

— Родди, я должен тебе попенять: ты совсем забросил мою сестру! — Кевин улыбнулся Энни и подмигнул Дороти.

Роджер томно вздохнул:
— Ах, если бы я и хотел, не смог бы, ведь эти синие глаза просто околдовали меня, — и он поднес к губам тонкую ладошку своей нареченной. Энни почувствовала, что ее сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Боже, как же она любит его!

Кевин поспешил увести Дороти, и, посмотрев им вслед, Аннабель отметила, что ее подруга и ее брат просто сияли, когда были вместе. Интересно, они с Роджером тоже?

Заиграла музыка, и по залу закружились пары.

— Разрешите, моя дорогая, — изящно поклонившись, Роджер пригласил ее на танец. И маленькие пальчики девушки легли в протянутую руку юноши.

На минуту Энни показалось, что мир исчез, и только они вдвоем кружились под прекрасную мелодию вальса. А случилось это потому, что все танцующие остановились и смотрели на них. Но в тот момент, когда она уже была готова рассмеяться от счастья, ее полоснуло холодное золото взгляда: тонкие пальцы графа сжимали бокал с такой силой, что казалось, тот вот-вот разлетится на мелкие осколки. Его глаза больше не были лучистыми, сейчас в них горело только желтое пламя ревности и еще чего-то недоброго. Девушка и мужчина смотрели друг на друга лишь краткий миг, но и его было достаточно, чтобы Аннабель испугалась. Господи, неужели Дороти права?! Нет, только не это! Она очень уважает его, и ей не хотелось бы думать о нем дурно. Когда она в следующий раз взглянула на графа, тот беседовал с кем-то из гостей, не проявляя совершенно никакого интереса к танцам и танцующим.

Может, она ошиблась? Аннабель еще никогда так ни хотела ошибиться. И все равно ей надо подумать. Энни вежливо раскланялась с женихом, поблагодарила за танец и вышла на террасу. Прохлада вечера приятно окутала ее. Она подняла лицо и подставила его ласкам ветерка. Сзади раздался шорох юбок: Дороти подошла и оперлась о парапет.

— Хочешь пари?

— Ты о чем?

— О том, что этот Крессли в тебя по уши влюблен, — произнесла Дороти, скосив глаза на подругу. Даже в полумраке, царившем здесь, можно было заметить, как пылают щеки Аннабель. — Я еще никогда не видела, чтобы мужчина смотрел на женщину так отчаянно и ревниво.

— Дор, милая, ты преувеличиваешь. Я его сто лет знаю. Я выросла у него на глазах. Он не может меня любить. Он всегда говорил, что мы с Кевином для него как дети. И после смерти родителей всегда заботился о нас. Да он меня и пальцем не трогает вот уже пять лет. Даже когда руку целует, то делает это, не каясь кожи. И на танец меня ни разу в жизни не пригласил! — Однако самой Аннабель все эти доводы вовсе не казались убедительными.

— А ты никогда не думала, что он просто боится! — Дороти буквально заглядывала ей в душу.

— Боится? Нет, он очень смелый человек. Кевин его всегда в пример всем своим друзьям приводит, — Аннабель потрясла головой, чтобы отогнать непрошеные мысли.

— Я ни об этом, — Дороти схватила ее за руки, — что если он боится прикоснуться к тебе, потому что тогда выдаст себя, не сможет сдержать свою страсть. Что если он боится напугать тебя?

Аннабель не хотела об этом думать. В конце концов, сегодня ее помолвка, а через месяц она выходит замуж. Это неприлично просто! Даже говорить о подобном плохо и неправильно.

— Замолчи, — Энни высвободилась от Дор. — Ты хоть понимаешь, что ты говоришь?! О, боже! — она обняла себя за плечи. — Я надеюсь, ты заблуждаешься. И очень. А еще, я уверена, что он настоящий джентльмен, и никогда себе не позволит ничего такого в отношении меня. Это был бы грандиозный скандал, уж герцогиня бы постаралась!

— В том-то и дело! — воскликнула Дороти.  — Он слишком порядочный и слишком дорожит твоей репутацией. Но ведь все это не мешает ему любить тебя. Вернее, конечно,  очень мешает. Но неужели ты не хочешь проверить?

Аннабель отрицательно покачала головой.

— Дор, что за бес в тебя вселился? — умоляюще произнесла она.

— Я просто боюсь, подруга, что ты меняешь настоящую любовь на глупое увлечение, — тоном умудренного жизнью человека проговорила Дороти. Но на самом деле она была лишь на полтора года старше Энни.

— О, господи, да с чего ты взяла, что я что-то меняю. Чтобы менять, надо любить и того и другого. А Герберт… Он для меня — друг, не больше. И никогда не будет, надеюсь.

— Просто пригласи его на танец, и сама все поймешь, — сказала Дор.

— Мне пригласить? Ты и впрямь с ума сошла! Что обо мне все гости подумают?! Порядочная леди не должна сама приглашать джентльмена! Нет, это невероятно, Дор! — Аннабель закрыла пылающее лицо руками.

— Не волнуйся, я обо всем договорилась с Кевином. Следующий танец будет такой, где дамы приглашают кавалеров. Белый вальс. Последний писк моды, — Дороти невинно похлопала длиннющими темно-рыжими ресницами. — Никто не подумает о тебе плохо, если ты пригласишь давнего друга семьи.

Аннабель трясло.

— Я убью тебя, — бросила она подруге и убежала в бальный зал. Нет, ничего такого она не сделает никогда! Если уж кого ей и приглашать, так Роджера.

Дороти все-таки привела свою угрозу в исполнение: и вот уже дамы, смущаясь и, в тоже время, сияя, приглашали мужчин на тур вальса. И тут Аннабель, к своему ужасу, заметила, что Роджер разговаривает с графом. Значит, приглашать жениха ей придется на глазах у Крессли? А девушка еще помнила тот взгляд затаившегося и сильно обиженного хищника, которым Герберт одарил ее. Аннабель собрала все свое мужество и решительно направилась в сторону мужчин. Но ее ждала неудача: герцогиня увела сына танцевать, да еще и взглянула на Энни уничижительно и торжествующе. Аннабель почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног. И она, наверняка, упала бы, если бы граф ее не подхватил. Он так ловко выстроился с нею в ряд танцующих пар, что никто не заметил, что инициатива исходила ни от нее.

Аннабель была шокирована. Она считала, что Герберт Крессли вообще не умел танцевать. Она никогда не видела его танцующим. Впрочем, она никогда не встречалась с ним на балах. Но как оказалось, граф танцевал преотлично. При этом он не позволял себе ничего лишнего и предосудительного. Одна его рука едва касалась ее спины, другая — легко сжимала нежные пальчики. как будто они и вправду были дядя и племянница. Ни намека на какую бы то ни было страсть. Энни вспыхнула от своих мыслей. Она старалась не смотреть графу в глаза.

— Вы просто чудесно выглядите — вам очень идет голубой. И вечер восхитительный, — проговорил он, и Аннабель подняла голову, чтобы взглянуть на него: граф был значительно выше нее.

— Благодарю, — пролепетала она, — мы с Кевином очень старались. Хорошо, что тетушка Софи нам помогла, не знаю, чтоб мы без нее делали. Я и подумать не могла, что подготовить бал — так хлопотно.

— Да, непросто, но вы замечательно справились. Из вас выйдет отличная герцогиня. Надеюсь, Роджер сделает вас счастливой. — Аннабель все-таки почувствовала  в его словах горечь, хотя он и пытался это тщательно скрыть. как и то, что его пальцы, сжимавшие ее ладошку, вздрагивали, и он никак не мог унять эту дрожь.

Они оба вздохнули с облегчением, когда музыка смолкла. Граф поклонился, по-прежнему поцеловав воздух в миллиметре от ее пальчиков, поблагодарил за танец и выскочил на террасу. Но к ней подошел Роджер, и Крессли был тут же забыт: ведь ее милый Родди был так раздосадован, что его мама ни ко времени вмешалась.

Веселье продолжалось, и никто даже не заметил, что граф на праздник так и не вернулся — как сказал потом их мажордом: спешно уехал домой, прибывая в страшно подавленном состоянии.

Энни сидела у туалетного столика, расчесывала свои роскошные золотые локоны, ниспадавшие до бедер, и думала. как ни странно, о Герберте Крессли. Называть его просто Гербертом, или даже Гэрри было куда привычнее для нее, чем именовать его графом и обращаться «милорд». Впрочем, Герберт и сам еще не совсем привык к своему пышному титулу и полагавшимся к нему почестям и привилегиям. И конечно предпочел бы, Энни была в этом уверенна, если бы она продолжала звать его уменьшительным именем и исключала из речи официоз. Но законы света требовали, чтобы взрослая девушка и джентльмен общались именно так. И поэтому — с того времени, как ей исполнилось тринадцать — он обращался к ней не иначе, как мисс Пэвенс, говорил ей «вы», и был с ней предельно вежлив. Это значительно охладило их отношения. А ведь было время, когда Энни забиралась к нему на колени, и восторженно рассказывала, как прошел ее день, а Гэрри шутил и дурачился с ней.

Она отложила расческу, перебралась в кресло у окна и, откинувшись на спинку, поплыла по реке воспоминаний.

Энни помнила себя с очень раннего возраста. В три года она уже вовсю болтала, чем сильно докучала взрослым. Но ей прощали все, ведь когда этот маленький ангелочек поднимал на кого-нибудь свои полные слез, ярко-синие, глаза, самое ледяное сердце таяло. Хотя людей с ледяными сердцами среди ее близких не было. Словом, она отлично помнила тот день, когда отец привел в дом смущавшегося, скромного и очень симпатичного юношу — Герберта. И помнила, что заявила тогда, оглядев гостя.

«Ого, ты прямо башня».

Но башня наклонилась к ней, легко подхватила на руки и прижала к себе. Она обняла его за шею и стала рассказывать обо всем. Герберт смеялся, кружил ее по комнате и целовал в щечки. Миссис Гертруда Пэвенс, накрывавшая на стол и вполглаза наблюдавшая за происходящим, сказала:

«Ну, все, Гэрри, теперь ты, как честный человек, должен на ней жениться».

Герберт тогда очень смутился. Но она его выручила — они как раз сидели на диване, вернее, Гэрри сидел, а она прыгала у него на коленях. Но, услышав слова матери, перестала шалить, и со всей серьезностью, на которую была способна, произнесла:

«Нет уж. Не хочу за Гэрри. Когда я вырасту, меня обязательно полюбит прекрасный принц и жениться на мне».

«Ну, конечно же, куда ему деваться, — рассмеялся Герберт и, наклонившись к ней, таинственным, но громким шепотом, добавил: — А если он тебя вздумает бросить, скажи мне… Я с ним разберусь… Я отныне твой рыцарь».

Но тут мать позвала взрослых к столу, а их с Кевином отправили играть в детскую, и разговоры о принцах прекратились.

Позже, когда она подросла и стала понимать что к чему в этом мире, отец рассказал ей историю Герберта. Его подкинули к воротам поместья графа Крессли. Разбуженные детским плачем слуги, выбежали во двор и нашли младенца. Об этом тут же доложили графу. Своих детей у графа никогда не было, и заводить их он, видимо, не собирался, ибо ему вполне хватало заботы о многочисленных племянниках и племянницах, живших в его огромном замке. Но, увидев бедного малютку, старик — к удивлению слуг — расчувствовался и оставил его у себя. Герберта воспитывали вместе с другими детьми, с той лишь разницей, что ему всякий раз не забывали указывать на его происхождение. И Герберт с детских лет знал свое место, и никогда не претендовал на что--либо в этой жизни, чего бы не смог добиться сам. А так как граф разрешил ему заниматься вместе со своими племянниками, то он также посещал все занятия, и учителя нарадоваться не могли на умненького старательного мальчика. Он всегда предпочитал книги детским шалостям, отрываясь от чтения лишь для того, чтобы посетить спортивный или музыкальный класс — граф хотел дать своим отпрыскам классическое образование и сделать их всесторонне развитыми. Правда, самим чадушкам это было вовсе не нужно. Поэтому именно Герберта старик отправил сначала в Итон, потом в Кембридж. И не прогадал. Его приемыш отлично учился и радовал учителей своим примерным поведением. В то время как прочих недорослей из богатых семей привлекали лишь развлечения, и они с юных лет только и знали, что прожигать жизнь, Герберта интересовала наука, конференции, экспедиции. И старый граф — опять же, к удивлению своих потенциальных наследников — эти увлечения поощрял и оплачивал. Впрочем, как только Герберт подрос и научился обслуживать сам себя, он очень экономно тратил положенное ему небольшое содержание и старался не докучать графу своими нуждами. Так вот, на одном из симпозиумов по древней истории Артур Пэвенс как раз и познакомился с Гребертом Крессли. И как сказал потом своим домашним, был невероятно удивлен, что восемнадцатилетний юноша рассуждает о многих вопросах как взрослый. Несмотря на то, что Артур был старше Герберта, они подружились, и Гэрри стал частым гостем в их доме. Впрочем, парень никогда не навязывался, старался не обременять ее родителей своим обществом больше положенного времени. Но каждый раз, когда он раскланивался и уходил, Энни видела, что он хотел бы остаться, так как здесь, в царившей у них в доме атмосфере любви и взаимопонимания, он будто оттаивал. Отец говорил, что только в их доме он видел Гэрри смеющимся. И Энни было очень жалко своего рыцаря. А он и впрямь был ее рыцарем, всегда ее защищал, оберегал, был с ней предупредителен. И маленькой Энни это очень нравилось. Ей льстило, что взрослый человек, которым даже ее отец восхищался, так к ней относится. И всегда искренне радовалась, когда Гэрри приходил к ним в гости. Но шли годы, ее отправили в пансион миссис Червинг, откуда она приезжала домой только на каникулы, и они с Гэрри стали видеться намного реже. Но ее это ничуть не расстраивало, ведь появились новые заботы, друзья, увлечения. Теперь Гэрри был лишь для нее лишь хорошим другом отца и не более того. А потом он и вовсе надолго исчез из поля зрения их семьи. Артур говорил, что Герберт много путешествует, и поэтому никто за него не волновался. А потом он вновь появился в их жизни, и тот его визит Энни не забудет никогда. Ей только недавно исполнилось тринадцать. В доме еще царил праздничный дух, когда мама и папа сообщили, что должны отлучиться по важному делу. Однако лица у них при этом были более чем серьезными, и, прощаясь, отец наказал восемнадцатилетнему Кевину быть мужчиной, а ей  — умницей. А мать, поцеловав, заплакала. Родители уехали, и потянулось томительное ожидание. Когда мама и папа не вернулись и через три дня, они уже и не знали, что думать. И тут появился Герберт. Он выглядел как после тяжелой продолжительной болезни: одежда на нем болталась, как на вешалке, при этом — была грязной, изодранной и небрежной, глаза его горели, на впалых щеках играл лихорадочный румянец, руки дрожали. Кевин и Энни еще никогда не видели своего друга в таком состоянии. Он попросил воды, а потом упал в кресло и вцепился себе в волосы. С его бледных губ сорвался мучительный стон. Затем он велел им сесть, и сбивчиво, перескакивая с пятого на десятое, поведал о том, что их родители погибли — экипаж перевернулся, и они упали в пропасть. При этом в его глазах, потемневших и совершенно больных,  была такая мука, такое отчаяние и такая мольба о прощении, что Аннабель не выдержала. Она подошла к молодому человеку, обняла его за плечи и поцеловала в щеку. Однако Герберт шарахнулся от нее, как от зачумленной, и очень странно на нее посмотрел. Она не нашла слов, чтобы объяснить то, что увидела в его глазах в тот миг. Он тогда поспешно ушел, убежал даже. Но с того дня старался все время быть с ними рядом, помогать, советовать, направлять. Оказалось, их отец крайне небрежно вел свои дела, и после его гибели они остались на мели. Неизвестно, чтобы с ними было, если бы не помощь Герберта. Кевин сначала не хотел у него ничего брать, так как знал, что друг и сам крайне стеснен в средствах, да и вообще это уязвляло его гордость. Но тогда Герберт заявил, что вина в гибели их родителей отчасти лежит и на нем, и спасти «хотя бы детей» — его долг. Говорил он это с такой горячностью и в тоже время с такой болью, так умолял позволить ему это сделать, что Кевину ни осталось ничего другого, как согласиться. Но скудные сбережения Гэрри быстро истаяли, и нищета снова глядела в глаза сирот, и тут решило вмешаться проведение в лице старого графа Крессли, который, к ужасу и неудовольствию своих многочисленных родственников, все свое астрономическое состояние, а также титул и движимое-недвижимое имущество, оставил приемному сыну Герберту. И тот в одночасье сделался из подкидыша и человека без роду-племени сказочно богатым графом. Переварив информацию и в сотый раз перечитав завещание, составленное лучшим на то время британским адвокатом, Герберт понял, что судьба подарила ему уникальный шанс. Когда Гэрри явился к Пэвенсам в этот раз, они его не узнали, вернее, узнали в нем его прежнего, того, кому еще было ведомо счастье, и кто умел смеяться. Он и слушать ничего не хотел.

«Ну, вы сами подумайте, зачем мне одному столько денег. Я их что, в бочке солить буду», — балагурил он.

Кевин сказал, что на состояние могут раззявить роты близкие родственники графа, на что Гэрри возразил, что это невозможно, потому что, во-первых, оные крайне разобижены на своего сиятельного предка, во-вторых, им и без того досталось по солидному ломтю, а в-третьих, завещание составлено так, что его не оспоришь. И для вящей убедительности привел свой любимый довод:

«Ваши родители погибли на моих глазах, и я теперь за вас отвечаю. Тебе, Кевин, надо подумать, чем ты теперь будешь заниматься, во что хотел бы вложить капитал, — считай, что я даю тебе бессрочную беспроцентную ссуду. А мисс Пэвенс, — он снова посмотрел на нее своим странным взглядом, который она не могла прочесть, — скоро нужно будет вывозить в свет…», — тут он осекся и замолчал. А Энни, презрительно хмыкнув, вышла из комнаты.

Герберт действительно помог Кевину раскрутиться и стать на ноги, так, как это сделал бы старший брат или заботливый дядюшка. И вот, год назад, они с Кевином позволили себе купить этот дом и обставить его. А она и вправду стала выезжать в свет: об этом позаботилась тетя Софи, сестра их матери. Пока Гертруда была жива, сестры не общались: ведь Гертти вышла замуж против воли отца, по любви, за бедного и сумасбродного ученого. И старый маркиз заявил, что его младшая и любимая дочь умерла в тот день, когда приняла фамилию Пэвенс. Софи поддержала отца. Ей самой же не повезло: она так и осталась старой девой. И вот теперь, узнав, что сестра погибла, а ее дети остались сиротами, решила забыть былые распри и взять малышей под крыло. Каково же было ее удивление, когда вместо заплаканных карапузов она увидела вполне респектабельного молодого человека и юную девушку неописуемой красоты. В тот год Энни как раз исполнилось семнадцать, и тетушка решила, что негоже такой красоте пропадать в провинциальной глуши. И взялась приобщить племянницу к светским развлечениям. Каково же было удивление и разочарование тети, когда Энни на первом же балу заскучала, ибо, по ее выражению, молодые люди, так и вившиеся вокруг нее, были совершенно пресными, а само собравшиеся почтенное общество — сборищем лицемеров.

— Паноптикум какой-то, ей Богу, — заявила юная прелестница, обмахиваясь украшенным сапфирами веером и с тоской оглядывая зал. Тетушка потеряла дар речи. И поняла: найти жениха такой привереде будет непросто. «Господи! Гертти наверняка разрешала ей читать все эти вульгарные научные книги!». К тому же, как успела заметить почтенная матрона, замуж ее подопечная не очень-то и рвалась. Весь сезон она позволяла тетушке возить ее по различным празднествам, и смиренно скучала на них. До того дня, пока на одном из вечеров ее не представили молодому Роджеру Уинбелгу, герцогу Слезринду.

И взглянув на него,  Энни поняла, что это и есть ее сказочный принц, который с самого детства являлся ей в чудесных снах — мужественный, высокий, красивый настолько, что глаз не вести. Щечки девушки вспыхнули ярким румянцем, а сердечко забилось, как пойманная птичка. Так Энни поняла, что влюбилась. И когда герцог ответил ей взаимностью и даже попросил ее руки, счастью ее не было предела.

И вот теперь, после такой желанной помолвки, она сидит и пытается разобраться в своих чувствах к совершенно другому мужчине, к человеку, которого она никогда даже не рассматривала в качестве кавалера, и который никогда не давал ей повода думать о нем в таком ключе. Который был лишь тенью, молчаливо следующей за ней, чтобы, если вдруг оступиться, подхватить и поддержать. Для нее Герберт всегда был замечательным другом, необыкновенным человеком, каких почти не встретишь среди заносчивой аристократии. Он был умен, блестяще образован, многое повидал в жизни (почему-то Энни в этом не сомневалась), и жизнь часто было к нему жестока и несправедлива. Но он не озлобился, он умел принимать все как должное, с философским спокойствием и мудростью. Герберт относился к той редкой категории людей, которые любят больше дарить подарки, чем получать их. При этом честь, достоинство, чистая репутация были для него не пустыми словами, а тем мерилом, которым он сам определял свою планку. Его манеры всегда были изысканными, а поведение — безупречным. Нежадное богатство и титул не вскружили ему голову, как это часто случалось с молодыми людьми. Он стал графом в двадцать восемь лет. Многие отпрыски знатных родов к этому времени уже успевали или проиграться в прах, или приобрети репутацию повес, от которых мамаши ревниво оберегали своих дочерей. Герберта же никогда не интересовали все эти сомнительные светские развлечения. Куда больше он ценил дружбу, преданность, искренность чувств и порывов. Поэтому его появление в лондонских гостиных, а теперь ему по статусу полагалось хоть иногда выбираться в свет, произвело настоящий фурор. Загадочный, отрешенно-холодный, но при этом остроумный, язвительный, дерзкий, он стал объектом повышенного интереса дам. Причем, как совсем юных, неопытных, так и прожженных «охотниц за деньгами» и надменных светских львиц. Женщины просто падали к его ногам, едва ли не предлагали ему себя, а он переступал через них, даже не обратив внимания. как рассказывала Энни тетушка Софи, хихикая и «делая глаза», представительницы прекрасного пола устраивали пари: кому из них удастся заполучить графа если не в мужья, то хотя бы в любовники. И как стало известно, у герцогини Кэролайн Драммонд это получилось. Она сама потом рассказывала на светских раутах, что тихоня и скромник граф, к ее огромному удивлению, оказался весьма изобретателен в постели и вытворял с ней такое! Слава Богу, щадя невинность Энни, в подробности тетушка не углублялась. Однако все же рассказала: граф, узнав, что поводом для светских сплетен, могут быть даже подробности интимной жизни, с отвращением пресек всякие попытки Кэролайн возобновить опыт. И с тех пор, то есть вот уже пять лет, никто не слышал, чтобы у него была какая--либо связь с дамой. Впрочем, поводов подозревать его в пагубной склонности к своему полу ни у кого тоже не было. Поэтому решили, что у графа есть тайный объект воздыханий. Это только добавило ему очков в глазах дам, ибо окутывало Герберта неким куртуазным флером. «О, как это по-рыцарски, как романтично», — томно вздыхали прелестницы, провожая взглядами стройную фигуру таинственного, и оттого еще более привлекательного лорда Крессли. Это тоже рассказала ей тетушка. Вернее, разыграла в лицах. И Энни тогда от души хохотала над ее пассажами. Но сегодня Аннабель было не до смеха. Ведь Герберт и вправду всегда один, женщинами не интересовался, был задумчив, а в глазах его, если заглянуть на самое дно этой золотистой бездны, плескалась неизбывная тоска. Энни поняла, что ей трудно дышать. Нет, он не может быть в нее влюблен, это было бы слишком больно для него, а Аннабель желала своему рыцарю только счастья.

Она даже обрадовалась, когда раздался стук в дверь, а потом нарисовалась рыжая Дороти. Ей нужно было сейчас с кем-то поговорить, и Дор подойдет для этой цели лучше всего.

— Думаешь о нем, — сразу сказала Дороти, усевшись на край кровати. — Должна тебе заметить, вы замечательно смотрелись.

Энни вспыхнула.

— Прекрати сейчас же! Неужели ты настолько меня ненавидишь? — и ее прекрасные синие глаза наполнились слезами.

— Полно тебе, подруга, — Дороти подошла и обняла ее, — забыли. Давай лучше погадаем, — показала она Аннабель колоду карт, — на Роджера. Хочешь?

— Давай.

И они обе забрались на кровать, улеглись рядышком. Дороти разгладила рукой покрывало, чтоб карты лучше ложились, и начала гадать. Но, взглянув на расклад, нахмурилась.

— Что-то не так? — забеспокоилась Энни.

— Я вижу огонь, в день твоей свадьбы, ты вся в огне, — повела рукой Дороти.

Аннабель покраснела до корней волос.

— Думаю, в данном случае огонь — это метафора. Это же будет моя свадьба, а потом — брачная ночь… Ну ты знаешь… — Энни смущенно опустила ресницы.

— Неуверенна, — пробормотала Дороти, добавив еще карту, — боюсь, что здесь пожар настоящий. Пожар как предупреждение.

— Ах, Дор, ты меня пугаешь, — Энни перевернулась на спину и уставилась в потолок. — Ладно, давай спать. Завтра тетушка Софи обещала поехать с нами по магазинам. Я и моя подружка на этой свадьбе должны быть самыми красивыми. Правда, ведь?

Дороти посмотрела на нее с улыбкой:
— Да куда уж красивее, ты и так сегодня ослепила всех мужчин. Хочешь, чтобы Роджер после свадьбы еще и немым остался. Ведь он точно дар речи потеряет, если тебя, красивую, увидит.

— Хватит болтать, — сонно пробормотала Энни, обняв подругу.

И скоро обе девушки уже мирно посапывали.

Дни, наполненные предсвадебными хлопотами, летели незаметно. И в этой суете Энни забыла о треволнениях вечера, когда состоялось оглашение ее помолвки. Ее слишком переполняло безудержное счастье. Все было даже слишком хорошо. как-то подозрительно хорошо. Однако кто-то из ученых уже давно подметил: переживания влияют на сон. Аннабель испытала это на себе. Лежа ночами в постели, она грезила, заливаясь краской от одних этих мыслей, что совсем скоро она разделит ложе с любимым мужчиной, и тогда… Энни была неплохо осведомлена в теории сексуальной жизни (добропорядочных дам из высшего света, где она бывала с тетушкой, всегда шокировали ее смелые высказывания на эту тему), но что касается практики… Аннабель была невинной, и собиралась подарить невинность своему избраннику. Но в эту ночь она заснула, и всю ночь ее мучили грешные сны. Энни проснулась на рассвете, с колотящимся сердцем и мокрой сорочке. О, боже! Заснуть снова уже не получится, она это знала. Поэтому выбралась из постели, и отправилась в ванну: нужно смыть с себя это наваждение. Она чувствовала себя грешной и грязной. Она кликнула горничную — теперь они с Кевином могли себе позволить такую роскошь — и попросила ее помочь с туалетом.  Ванна действительно успокоила. И чтобы закрепить эффект Аннабель решила прогуляться. Она нарочно выбрала самое скромное платье, очень закрытое, темно-синее. Грейс, служанка, помогла ей одеться и причесаться. И вот, накинув на плечи легкую шаль, Энни отправилась гулять. Утро радовало своим великолепием, и солнце, выглядывая из-за облачка, обещало ясный день.

Энни брела по тропинке сада, слушая, как шуршат под ногами камешки. Подумать только, через три дня она станет замужней женщиной. Аннабель вспомнила лицо Роджера в тот день, когда он делал ей предложение, и улыбнулась. как приятно, когда сбываются мечты.

Она присела на скамеечку и унеслась в царство грез.

— Доброе утро, мисс Пэвенс, — девушка вздрогнула, и обернулась в сторону говорившего. Герберт Крессли! Что он здесь делает в такое время?

— Милорд, позвольте спросить, как вы тут оказались? Вы что, шпионите за мной? — ее щеки пылали от возмущения.

Герберт стоял, не смея взглянуть ей в глаза, растерянный и какой-то странный.

— Простите, я не должен находиться в вашем саду, да еще и в такое время. Но, нам нужно поговорить… Прошу вас, выслушайте меня,  — он наконец-то решился взглянуть на девушку, и Энни увидела в его глазах все тот же непонятный блеск. — Пожалуйста, — его голос звучал так виновато.

— Присядьте, — кивнула она, и он опустился на другой конец скамьи. И только сейчас она заметила в его руках розу — едва распустившуюся, бело-розовую.

— Это вам, — он робко протянул ей цветок, — красивые — красивой[4].

— Она чудесна, — Энни взяла цветок, и их пальцы встретились на тонком стебле. Он сжал ее руку и посмотрел ей прямо в глаза.

— Я люблю вас, Аннабель, — проговорил мужчина; он увидел ужас на лице девушки. От этого было больно. Грудь сжимало, и слова давались с трудом: — Очень люблю. Давно… Вы были еще совсем юной тогда. Я себя извращенцем считал, корил себя, но ничего поделать не мог. Энни, прошу, расторгните эту помолвку, выходите за меня… Энни…

  Она вскочила, в глазах полыхал гнев.

— Да как… как вы смеете мне говорить такое. Я вас даже не люблю…

— Мисс Пэвенс, прошу, позвольте мне любить вас. Я не буду требовать взаимности, уверяю. Я на это и не рассчитывал, — он глядел на нее с таким отчаянием. Но лишь мгновение. Потом отвернулся и закрыл лицо руками: — Простите, простите меня, Энни. Я совсем с ума сошел, если говорю вам все это. Но я не могу без вас жить… Когда я подумаю, что вы выйдете за другого, меня охватывает паника. Аннабель, я умру, если вы откажите мне…

Она видела, как дрожат его тонкие пальцы, и понимала, что он изо всех сил старается справиться с собой. Но ее переполняла ярость.

— Убирайтесь, и роза ваша мне не нужна…

— О, Энни оставьте ее себе… Я вырастил ее для вас… И мне действительно лучше уйти… — он встал и уже собирался направиться прочь из сада, когда услышал позади себя ее вскрик. Обернувшись, он заметил, что Энни расширившимися от ужаса глазами смотрит на капельку крови, бегущую вниз по ее тоненькому пальчику… Роза! Боже, он забыл убрать один шип. Аннабель ахнула и начала оседать на землю. Герберт бросился к ней.

Длинные пушистые темно-золотые ресницы затрепетали, и Энни открыла глаза. В их бездонной синеве можно было так легко утонуть. Герберт почувствовал, что у него кружиться голова. Он смотрел на нее, как завороженный. Аннабель тоже несколько секунд не могла понять, что произошло. Но потом оценила ситуацию: он стоял на коленях, она лежала в его объятьях. Если бы их сейчас кто-то увидел, Энни была бы опорочена до конца своих дней. Она поспешила его оттолкнуть и выбраться из кольца его рук…

— Отпустите меня сейчас же. как вы смеете ко мне прикасаться.

Но Герберт и не думал держать ее. Он по-прежнему стоял на коленях, опустив руки и уронив голову. Рядом валялась растоптанная роза.

— Уходите, и никогда больше не появляйтесь в моей жизни. Слышите, никогда! Я не желаю вас видеть!

— Энни, прошу, не запрещайте мне хоть иногда навещать вас. Уверяю, ничего подобного больше не повториться. Только не прогоняйте меня на совсем. Энни, это жестоко, — он так унижался перед ней, умолял ее. Сердце Аннабель дрогнуло, и ей стало безумно жалко его. Но потом душу снова охватила ярость: он только что чуть не разрушил ее жизнь!

— Нет, никогда больше! И не смейте появляться на моей свадьбе! Я вас ненавижу!

— О, Энни, — почти простонал он.

Но она гордо вскинула голову и прошла мимо него, слегка задев его юбкой. Она не оглядывалась. А если бы оглянулась, то увидела бы, что граф целует землю в том месте, где она только что стояла.

Весь день Аннабель была сама не своя. Разумеется, она ничего никому не сказала. И все списали ее бледность на переутомление, вызванное свадебными хлопотами. И только в зеленых глазах Дороти она увидела ненужное понимание.

Дор затащила подругу в кабинет и начала допрос.

— Ну, со мной-то ты можешь не темнить. Что произошло? На тебе лица нет…

— Он сегодня был в саду, и признался мне в любви, — Энни опустила голову. Дороти поняла, о ком речь.

— Я же говорила тебе, — рыжая торжествовала. — Рассказывай, как это было.

— Дор, ты с ума сошла! Я хочу все это забыть! Это было ужасно!

— А вот я не думаю, что было ужасно. Наверняка, тебе очень польстило.

— Где уж там, — печально проговорила Энни, опускаясь на стул. — У меня сердце чуть не разорвалось от жалости к нему. Дороти, ты ведь не знаешь, он чудесный человек. Он столько сделал для нас. Я не могу смотреть, как он унижается передо мной… Мне было очень тяжело…

— Эх, подруга, — Дороти присела рядом и обняла ее за плечи, — а ему будет в тысячу раз тяжелее, когда он увидит тебя в подвенечном наряде.

— Не будет, — упавшим голосом произнесла Аннабель, — я запретила ему появляться на моей свадьбе.

— О, Энни, ты не могла… — но по блеску в синих глазах подруги, Дор поняла: могла и еще как. — Господи, что же ты наделала!?

Аннабель уткнулась Дороти в плечо и горько разрыдалась.

С того дня и до дня свадьбы в ее душе царил хаос. Ее не покидало ощущение, что она делала что-то неправильное, предосудительное. И сейчас, стоя перед зеркалом в фате, венке из живых цветов и роскошном жемчужно-кремовом платье, невозможно красивая, воздушная, из-за обилия тончайших кружев, она комкала в руке букет, а в голове звучал печальный, полный затаенной боли, голос Герберта: «Мисс Пэвенс, позвольте просто любить вас…».  Ну почему? Почему он? Это несправедливо! Он больше чем кто--либо заслуживает счастья в этой жизни…

— Нам пора, — в комнату впорхнула Дороти, и вдруг замерла на пороге. В нежно-зеленом платье ее дружка была просто неотразима и очень свежа. — Энни, ты такая бледная? Ты здорова.

Аннабель повернулась к ней и вымученно улыбнулась:

— Да, все нормально, просто я переутомилась в последние дни. Идем, — и, взяв подругу под руку, позволила увести себя.

Праздник был в самом разгаре, все поздравляли их, восхищались необыкновенным платьем Аннабель, которое она — замечательная художница — сама придумала и нарисовала швее. И Энни даже уверила себя, что абсолютно счастлива. Тем более что Роджер прямо-таки светился от гордости, что у него такая красивая жена. А Кевин все время где-то пропадал, а когда все-таки попадался ей на глаза, то с туманно объяснял, что сюрпризы этого вечера еще впереди. Но в ее душе эти слова рождали не восторг, а тревожные предчувствия. Она не к месту вспомнила, что Дороти нагадала ей пожар в день свадьбы. И когда она услышала, что всех позвали смотреть фейерверк, то ее немотивированная тревога переросла в панику.

— Что с вами, моя дорогая? — забеспокоился Роджер, увидев, что лицо жены сравнялось по белизне с ее платьем.

— Остановите это, прошу вас, Родди, — прошептала она, схватившись за его руку. — Произойдет что-то страшное.

— Да бросьте вы, любовь моя. Салют — это красиво, но не страшно, — и прижав к себе, страстно поцеловал.

Она не ответила на его поцелуй, но позволила ему себя увести.

Фейерверк был великолепен.

_____________________________________________________
[1] Муа́р (франц. moire, moiré)  — плотная шёлковая или полушёлковая ткань с разводами, переливающаяся (на свету) разными оттенками.

[2]Перва́нш — один из оттенков голубого цвета, серовато-голубой, бледно-голубой с сиреневым оттенком.

[3]Полемониум, или синю́ха — род растений семейства Синюховые. Многолетние, реже однолетние растения с крупными, непарноперистыми листьями, расположенными в очередном порядке. Высота растений не превышает 100 см. Цветки голубые, реже белые, розовые, синие, собраны в метельчатые или щитковидные соцветия. Плод — коробочка.

[4]Цитата из трагедии Шекспира «Гамлет».

Отредактировано Яся Белая (2009-07-14 17:19:19)